ТУЧНЫЕ ГОДЫ
Меня перевели в окрестности родного города, в казарму, которая была частью НАТОвской базы. Речь шла о международном военном аэродроме с англичанами и американцами, где находились так называемые самолёты воздушной разведки AWACS, и бундесвер предоставлял санитарное отделение для всех размещавшихся на базе солдат.
Меня распределили в процедурный кабинет. читать дальше...По сути, я исполнял обязанности санитара и для этого должен был научиться ставить уколы – и, кроме того, я мог изучить кое-что по части анатомии и двигательного аппарата человека.
Здесь изменился не только резкий тон, но и (что, в общем-то, было решающим фактором) качество столовой. Неожиданно мы стали питаться как люди, не в последнюю очередь благодаря тому факту, что мы получали такое же продовольственное снабжение, как и пилоты самолётов. А поскольку военные лётчики всегда должны быть готовы к экстренным полётам, то всевозможные кулинарные изыски были доступны практически круглосуточно – и это в очень скором времени изменило мою жизнь решительным образом.
Тогда я жил, как обычно было принято в бундесвере, более или менее спокойно, не думая о завтрашнем дне – если осторожно выразить это вкратце. А поскольку моя база находилась совсем недалеко от дома, то я мог каждый вечер ездить домой и снова возвращаться на службу только на следующее утро. По сути дела, не было почти никакого отличия от обычной работы – за исключением того, что перед началом службы мы все должны были выстроиться в шеренгу и один раз громко крикнуть «Доброе утро».
А поскольку мне не нужно было наравне с остальными сдавать деньги в семейный бюджет, то все мои накопления шли непосредственно на оборудование собственной студии. Всё шло наилучшим образом. Я, кажется, действительно всё больше приближался к своей цели. Я любил пускаться на поиски клавишных и синтезаторов в музыкальных магазинах. Я испытывал инструменты на практике, если они мне нравились. Затем я возвращался в студию, работал над инструментальными композициями, записывал их – и был совершенно счастливым человеком.
Моя жизнь была превосходна. У меня была так называемая профессия, которая позволяла мне заниматься музыкой, и мне, собственно, не на что было жаловаться. Я был спокойным, немного замкнутым человеком своего времени, который работал санитаром при бундесвере и в свободное время сочинял музыку. Весь день я сидел в процедурной, а вечером за синтезатором. В принципе, мне тогда были точно знакомы только три состояния: сидеть, лежать и/или есть…
И в достаточно скором времени это стало очевидным – в самом буквальном смысле этого слова. Габариты моей фигуры увеличились почти в два раза. Я вообще не обращал внимания на движение или на что-то вроде здорового питания. Я попросту запихивал в себя всё (без единой мысли о напрасной расточительности), что было в пределах досягаемости. И этого всего было вдоволь. Почему так случилось, я сейчас не в состоянии понять. До того момента у меня никогда не было проблем с весом. О таком я тогда попросту не знал и потому и не мог об этом поразмыслить. По меньшей мере, так я думал…
За последующие полтора года я прибавил 20 килограммов в весе. И если раньше я скорее принадлежал к категории лёгкого веса и был сравнительно худощав, то теперь выглядел как человечек из рекламы автомобильных шин «Мишлен». Голова у меня стала круглая как шар, а бёдра настолько толстыми, что тёрлись друг о друга при ходьбе. Само грустное во всём этом было то, что я поначалу совсем не обращал на это внимания. Я жил беспечно, занимался своей работой – и любил музыку.
Тот факт, что я за этот промежуток времени раздался вширь практически в два раза, меня попросту не интересовал. Когда униформа переставала быть впору, я её просто заменял новой, и «проблема» была снова решена. До тех пор, пока моё окружение в казарме не начало по этому поводу потешаться. Неожиданно между собой стали говорить что-то вроде: «Тогда тебе надо к толстяку в процедурную»… Я превратился в «жирдяя», а мои габариты вызывали всё больше насмешек и хохота. Поначалу я ещё мог закрывать на это глаза – но только поначалу.
И моя история снова двинулась по спирали вниз. Теперь я не был просто молодым парнем, который всё ещё находился где-то далеко внизу иерархии и то и дело испытывал трудности с речью – теперь я превратился в жирного, туповатого заику…
Уверенность в себе, которую я с таким трудом заработал для себя в школе, ускользнула одним махом. Я полностью опустился на дно – почти так, как мне предсказал заместитель ректора в средней школе, и я толком не знал, как же снова поднять голову над водой, чтоб глотнуть воздуха. Иногда я ломал голову над тем, как сбросить лишний вес, но никогда не находился правильный момент, чтобы действительно хоть раз попытаться. Затем я снова отвлекался и задавался вопросом, стоило ли вообще худеть только из-за того, что пара каких-то идиотов выдвинула эту тему на первый план – но я-то сам нет. Почему я должен изменяться для других? Всё, чего я хотел – я достиг. У меня была работа, и я мог спокойно сочинять музыку, покупая всё больше инструментов для своей студии.
Единственно настоящее беспокойство, которое меня тогда мучило – это вопрос, что будет со мной после бундесвера. Мне было ясно, что я должен найти какой-то способ, чтобы сделать музыку своей профессией. И в один прекрасный день я начал собирать информацию и адреса студий звукозаписи. Я собирал всё, что только мог найти. У меня был следующий план: со своими многочисленными инструментальными композициями я бы искал работу композитором в звукозаписывающих студиях. А студии затем покупали бы у меня эти композиции или непосредственно приняли бы меня на должность композитора – вот так просто я тогда себе это представлял. Ведь я, собственно, хотел сочинять музыку для фильмов. За эти годы я купил себе много записей саундтреков из фильмов и был твёрдо убеждён, что я бы тоже так смог.
Сегодня это сложно себе представить, но ведь действительно было когда-то время без интернета. Более юные читатели могут удивиться, что человечество до недавнего времени было вынуждено обходиться без гугла. В моём случае всё было вполне конкретно: прямиком в городскую библиотеку, искать каталог «жёлтые страницы», выписывать адреса звукозаписывающих студий и музыкальных издательств и потом дома составлять письма – с помощью пишущей машинки.
Обходясь столь скромными средствами, я написал около 50 письменных заявлений для приёма на работу. Краткое сопроводительное письмо, резюме и кассета с музыкальной подборкой – всё. Я был твёрдо убеждён, что уже скоро получу первые ответы, в конце концов, из более чем ста композиций я выбрал 12 лучших. Это должно было сработать, как я тогда думал. Музыка была хорошей – что, как я был уверен, студии звукозаписи наверняка только и ждали.
Прежде всего, правда, ждать пришлось мне. И я долго ждал. Очень долго – и ничего не произошло.
Ежеутреннее заглядывание в почтовый ящик готовило разочарование каждый день. 50 заявлений – и ни одного ответа. В моём представлении – что-то совершенно немыслимое, поэтому я должен был что-то предпринять. Я снова взялся за список с адресами студий звукозаписи и разыскал соответствующие им телефонные номера – я был твёрдо уверен, что личный разговор по телефону точно всё прояснит.
По крайней мере, я на это надеялся.
Я начал прорабатывать весь список и при каждом звонке попадал на очередного секретаря в скверном расположении духа, который вообще не мог понять, что я от него хотел. Казалось, совершенно не принято, когда кто-то жалуется по телефону, что не получил ответа по поводу отправленного музыкального материала. И хотя я не отступал, но, разумеется, и добиться ничего не смог.
Некоторые объясняли мне, что просто нужно подольше подождать. Другие говорили, что вообще ничего не получали или на данный момент не интересуются подобной музыкой. «Не звоните нам – мы сами вам позвоним!» - что можно было перевести примерно как «Не мешай нам со своим дерьмом и освободи телефонную линию для действительно важных людей!».
Я должен был признаться самому себе, что всё, оказывается, не так-то просто, как я себе представлял. Или же – самое худшее из всего возможного, - возможно, моя музыка была недостаточно хороша.
Могло ли это действительно быть так? Ведь я всё – свои идеи, творческие силы и много денег – вложил в музыку. Мои родные, моя семья – все были восхищены и постоянно твердили мне, как им нравится моя музыка. Кроме того, я и всю свою жизнь строил так, чтоб иметь возможность писать музыку, и только потому я и пошёл служить в бундесвер – заработать денег, чтоб вообще хотя бы позволить себе оборудовать студию. Неужели весь этот план мог пошатнуться? Я был ужасно подавлен и не знал, что делать дальше.
К этому добавился ещё и страх перед будущим. До этого мои планы были точно определены: сначала бундесвер, затем работа на профессиональном музыкальном поприще. Плана Б у меня не было, а теперь вдруг стало понемногу выясняться, что с музыкой всё не так-то просто обстоит. В одно мгновение я остался ни с чем и очутился в тёмной глубокой бездне.
К инструментам в своей маленькой студии я пока что не прикасался. Какой в этом был бы смысл, писать и дальше музыкальные композиции или вообще создавать музыку? Почему музыка? Ведь на деле оказалось, что она никому не нужна.
От расстройства я начал компенсировать едой свои скверно идущие дела. А когда на меня обрушилась очередная внешняя атака насмешек по поводу моего веса, то я только смеялся над этим и запихивал в себя всё больше еды.
И кода я сегодня пишу эти строки, то едва могу поверить, что тем человеком, о котором я пишу, действительно был я. Эти мрачные воспоминания, очевидно, очень долго оттеснялись на задний план и почти канули в забвение. Моя слепота, которую я демонстрировал тогда, причиняет боль, когда я облекаю её в слова. Я едва могу поверить, что так просто отдался той судьбе, на которую обрёк себя сам. Правда я думаю, что тогда я не мог по-другому и должен был вот так на грани дать волю своим страстям, чтобы затем осознать реальность и снова пробудиться.
Музыка, с которой с моей точки зрения никто не хотел связываться из звукозаписывающих компаний и которая затащила меня в глубокий вихрь, помогала мне удивительным способом снова выйти из этой дыры. Потому что я слушал кассету, которую я отправил, иногда в лечебном кабинете в казарме. Я стал утомляться от радиомузыки и несмотря на поражение, которое я потерпел с моей кассетой, я как-никак от всей души любил мой собственный звук.
В своем санитарном подразделении я стоял все еще в нижнем конце пищевой цепи. Толстый, неспортивный, с низким званием я находился на месте, на котором уже мой предшественник был проклят на роль жертвы. Пророчили толстому графу, развлекаясь, что все это привело бы в любом случае к карьере на ярмарке – например, на стоянке скутеров. Я не принимался всерьез в те времена почти никем.
В пятницу мои непосредственные начальники прибывали в мой кабинет и спрашивали удивленно о музыке, которая раздавалась из проигрывателя кассет. Я объяснял ему, что сочиняю ее сам, и это заставляло его немедленно восклицать: «Ты хочешь музицировать на тромбоне (букв. «низкая труба» - Прим. переводчика)? Чушь!».
Я брал ленту из рекордера, помещал ее в корпус кассеты, на котором я также делал произведение искусства, и подавал это ему. Обер-фельдфебель смотрел на меня озадачено и брал мою кассету домой на выходные.
Начиная со следующего понедельника я чувствовал себя в абсолютно новом мире. Этот начальник прибывал когда-нибудь в лечебный кабинет, приветствовал меня мило, садился за стол ко мне и объяснял, что он поставил мою музыку тем утром также в другом санитарном подразделении. И полностью все восторженны. «Не мог ли бы ты быть настолько любезен, чтобы сделать несколько копий этой ленты, чтобы каждый мог иметь одну из этих кассет?» - такова была его просьба.
Я был безмолвен. Я испытал кое-что похожее уже во время моей предварительной подготовки, но совсем не в такой крайней степени. В течение самого короткого времени у меня был приятель с тромбоном («низкой трубой» - прим. переводчика), который делал классную музыку, и время от времени вся колкость, все обиды и оскорбления прекращались. Музыка, которую "никто" не хотел иметь, была вожделенна теперь внезапно горячо. И теперь музыка, которая чрезмерно разочаровала меня еще несколько дней назад, принесла мне признание и внимание. И она снова возвращала мне мой голос, так как сразу мое заикание снова исчезло почти полностью.
Иногда все это казалось мне качелями. Если на одну сторону бросалось признание, то мое речевое нарушение исчезало на другой стороне. Собственно, вполне доступный механизм. Но что, если чаша признания оставалась снова пустой? Мое творчество было все еще в высшей степени хрупко и очень-очень чувствительно. И для меня стало ясно, что над этим я должен был работать в будущем еще интенсивнее.
При всем том я не хотел бы утаивать: Так с одними из моих так называемых приятелей в бундесвере я бы очень хотел поговорить сейчас, спустя столько времени (в будущем). Не для того чтобы сказать им: «Смотрите сюда, что у меня получилось!» Нет, не об этом. Я скорее охотно однажды спросил бы их, почему нужно было обходиться так пошло с другими людьми. Я охотно спросил бы у них, как можно подниматься, «становиться лучше», разрушая (унижая) при этом тех, кто слабее?. Громких вопросов, собственно, которые нужно было задавать не только в бундесвере…
© Источник
ТУЧНЫЕ ГОДЫ
Меня перевели в окрестности родного города, в казарму, которая была частью НАТОвской базы. Речь шла о международном военном аэродроме с англичанами и американцами, где находились так называемые самолёты воздушной разведки AWACS, и бундесвер предоставлял санитарное отделение для всех размещавшихся на базе солдат.
Меня распределили в процедурный кабинет. читать дальше...
Меня перевели в окрестности родного города, в казарму, которая была частью НАТОвской базы. Речь шла о международном военном аэродроме с англичанами и американцами, где находились так называемые самолёты воздушной разведки AWACS, и бундесвер предоставлял санитарное отделение для всех размещавшихся на базе солдат.
Меня распределили в процедурный кабинет. читать дальше...