1. Леонард Коэн (р. 1934) — автор одиннадцати стихотворных сборников (в том числе двух томов «Избранного»
и двух романов. Его первый сборник стихов «Давай сравним мифологии» вышел в 1956 году, последний на сегодняшний день — «Книга томления» — спустя ровно полвека. О юности он вспоминает, что «всякая встреча [с друзьями-поэтами] казалась нам вехой в истории мысли, о поэзии уж не говоря».
Оба его романа — «Любимая игра» и «Прекрасные неудачники» — были опубликованы в 1960-х, и в дальнейшем Коэн к большой прозе не возвращался.
В 1966 году Леонард Коэн принял решение зарабатывать не писательством, а песнями. Потому что, решил он, песни лучше окупаются. «Вы не староваты для таких игр?» — спрашивали агенты в Нью-Йорке.
Читать дальше...2. Дед Леонарда Коэна рабби Соломон Клиницкий-Кляйн был главой йешивы в Ковно; его семейство бежало от погромов и в итоге переехало в Канаду в 1923 году. Рабби Клиницкий-Кляйн — автор двух работ по лингвистике: энциклопедического путеводителя «Сокровищница раввинистических толкований» и «Словаря древнееврейских омонимов». Другой дед Коэна, успешный бизнесмен, светский лев и денди Лион Коэн, был одним из со-основателей первой канадской еврейской газеты «The Jewish Times» и вообще человеком весьма влиятельным: помимо прочего, возглавлял совет монреальской еврейской общины и председательствовал в Национальном исполнительном комитете канадского Еврейского конгресса.
3. В детстве у Коэна был скотч-терьер, которого звали Тинки — Звяки? — потому что у него звякала бирка на ошейнике. Вообще-то мать предлагала назвать собаку Товарищ, но отец воспротивился.
4. Отец умер, когда Леонарду Коэну было девять. Впоследствии Коэн рассказывал, что эта смерть впервые подвигла его записывать слова на бумаге: он распорол отцовский галстук-бабочку, вложил в него записку и закопал в саду. «Если бы я в тот момент почувствовал, что нужно взобраться на гору, — говорил он позже, — я стал бы альпинистом, а не поэтом и автором песен».
«Да просто жест, — отмахивался он еще позже. — Я не знаю, зачем это сделал». Так или иначе, «Давайте сравним мифологии» Коэн посвятил отцу.
5. В выпускном ежегоднике Вестмаунтской средней школы под фотографией Леонарда Коэна в графе «жизненные устремления» значится «стать знаменитым оратором». И нельзя сказать, что эта цель не достигнута.
6. Летом 1955 года Коэн и его тогдашняя подруга, художница Фрида Гуттман, устроились работать в летний лагерь «Бней-Брит» под Оттавой — а для еврейского лагеря посреди Канады в середине 1950-х они были парой довольно экзотической. Кроме того, по воспоминаниям очевидцев, Коэн имел привычку, катая отдыхающих по реке, во время гребли громко декламировать Уильяма Батлера Йейтса.
7. Первая версия романа «Любимая игра» называлась «Красота в ближнем бою». В печать ушла четвертая версия. «Корки Смит, он же Корлиз М. Смит, мой первый редактор в "Viking Press", читал "Любимую игру" вместе со мной, страница за страницей, совершенствуя стиль и структуру, — говорил Коэн в интервью для информационного бюллетеня «Вайкинга» в 1963-м. — Он всегда подбрасывал провокации, и когда, к примеру, попросил включить в "Игру" эпиграмму Йейтса, помню, я написал: "Йейтс не дождется цитаты в моей книге. Он уже достаточно совершил — а я что? Вы что, видите мои стихи на первой странице каждой книги? Нет, нет, я отказываюсь, я настаиваю: нам что, вечно терпеть шантаж ирландца лишь потому, что несколько сотен тысяч погибли от голода? Мы разве не выплатили свои долги? Никакого Йейтса, никакого Уайлда, никакого Биэна. Книга будет голая"».
Нелишне отметить, что Корлиз (Корк) Смит (1929—2004) был одной из крупнейших фигур американского книгоиздания, из тех редакторов, о которых слагают легенды. Он сотрудничал с издательством Дж.Б. Липпинкотта, «Viking Press», «Ticknor & Fields» и «Harcourt Brace». Ему мы обязаны открытием Тилли Олсен иТомаса Пинчона — и он же был редактором «V.» и «Выкрикивается лот 49»; ему — впрочем, как и Солу Беллоу — мы должны быть признательны за издание «Железного бурьяна» и расцвет Уильяма Кеннеди; американские читатели могут отдельно поблагодарить Корка Смита за публикацию в США Мюриэл Спарк и Уильяма Тревора.
8. Несколько лет Коэн внушал интервьюерам, что все события, происходящие с героем «Любимой игры» Лоренсом Бривманом, — плод авторского воображения, однако эмоции и видение мира — а также, собственно, Монреаль — подлинны. Интервьюеры не внимали. Так или иначе, вот что мы узнаем о семействе Бривмана, которого так легко спутать с Коэном:
Бривманы основали и возглавили бóльшую часть организаций, которые сделали монреальских евреев одной из самых могущественных еврейских общин современного мира.
В городе ходит шуточка: евреи — совесть мира, а Бривманы — совесть евреев. «А я — совесть Бривманов, — добавляет Лоренс Бривман. — На самом деле, мы единственные евреи и остались; суперхристиане, то есть — первые граждане в граненых оправах».
Есть мнение, — если дать себе труд его сформулировать, — что Бривманы в упадке. «Осторожнее, — предупреждает Лоренс Бривман своих кузенов-управленцев, — или ваши дети заговорят с акцентом».
Десять лет назад Бривман составил Кодекс Бривмана:
Мы — викторианские джентльмены иудейского вероисповедания.
Точно сказать нельзя, но мы почти уверены, что любые другие богатые евреи добыли деньги на черном рынке.
Мы не желаем присоединяться к христианским группам или разжижать свою кровь межнациональными браками. Мы хотим, чтобы нас считали равными, — нас объединяют класс, образование, сила, а разделяют домашние ритуалы.
Мы отказываемся пересечь черту обрезания.
Мы первыми вкусили цивилизации и меньше пьем, вы, паршивая толпа кровожадных пьянчуг».
- Леонард Коэн. Любимая игра
9. А вот что было написано на обложке первого издания «Любимой игры»:
Я учился в МакГилле и в университете Колумбии. Лордом жил в Лондоне, шел вслед за ярмаркой, акцент мой открывал прочнейшие замки времен короля Георга, где цвел я, темен и величествен, точно Отелло. В Осло, где я вписался в нацистский плакат. На Кубе, единственный турист в Гаване, может, во всем мире, где я сбрил бороду… в приступе ностальгии и злости на Фиделя, которого знал когда-то. В Греции, где готическая фальшь слезла с меня, а стиль очистился под влиянием необитаемых гор и подруги-иностранки, которая наслаждалась простым английским. В Монреале, куда я всегда возвращался, на сцене с крутыми улицами, что поддерживали романтические академии Канадской Поэзии, в которых я учился, в доме моей семьи, старее индейцев, могущественнее сионских мудрецов, последних купцов, серьезно относившихся к вопросам крови. Я принимал деньги от властей, женщин, от продажи стихов, а если заставляли — от работодателей. Хобби не имел.
Это изъясняет нам Леонарда Коэна не хуже любых потоков сознания и многословных интервью.
10. Всем известно, что Коэн несколько лет прожил на греческом острове Гидра. Менее известно, что следы его пребывания на Гидре обнаруживаются в романе Луи де Берньера «Мандолина капитана Корелли» (на острове Кефалония и десятью годами раньше, но кого волнуют такие мелочи):
"…На остров прибыл печальный канадский поэт — он специализировался на стихах о попытках самоубийства и метафизических похоронных плачах — и теперь искал, где бы снять комнату. Он был первым из нового авангарда западных романтиков-интеллектуалов с байроновскими устремлениями; ему хотелось найти простенький домик у простых людей от земли, где он мог бы вплотную заняться истинными и жестокими реалиями жизни.
Получил он простенький домик у простых людей от моря. Стыдясь и извиняясь, Дросула провела его по двум комнатам своего сырого, облупившегося домика у причала — без удобств, с одуряющим запахом, пять лет как запертого и ставшего пристанищем тараканов, ящериц и крыс. Она готовила себя к презрительному отказу, но он тотчас изъявил восторг и предложил плату в девять с половиной раз больше того, что она осторожно предполагала сама. Она пришла к заключению, что человек этот, несомненно, богат и полоумен, а тот не мог поверить в свою удачу — заполучить целый дом за сумму столь ничтожную, что даже поэту по карману. Он даже чувствовал себя из-за этого виноватым и положил слишком много денег в конверт, который просунул между ставнями, но Дросула честно их вернула.
Он оставался там три года — до бедствия 1953-го, — заполняя комнаты невротичными богемными блондинками и модными писателями-марксистами, которые все ночи напролет излагали со всевозраставшей невнятной горячностью свои конспиративные теории за бутылками дешевого красного вина, чье содержание алкоголя и вредоносное воздействие на интеллект были существенно выше, чем они полагали. Поэт остался бы и после бедствия, но со все большей ясностью приходил к пониманию, что расслабление, солнце и довольство наносят непоправимый вред его музе. Наконец, стало невозможным писать унылые стихи, и он предпочел вернуться через Париж в Монреаль — туда, где свободу начинали признавать главным источником Страха".
11. О «Прекрасных неудачниках» существует не раз описанная Коэном в интервью и вообще растиражированная история «чуда аистов». Когда Коэн закончил роман (а последние две недели он работал по двадцать часов в день и сидел на «спидболе», с ним случились нервный срыв и солнечный удар — две недели без еды, два месяца с температурой под сорок и галлюцинации. А потом прилетели аисты — они каждый год проводили одну ночь на Гидре по пути в Африку и из Африки. С их отлетом Коэн пришел в себя.
12. После выхода «Прекрасных неудачников», второго романа Коэна, критики сравнивали автора с Джеймсом Джойсом, Уильямом Берроузом, Гюнтером Грассом, Томасом Пинчоном, Хьюбертом Селби и Ж.-П. Сартром. И не стоит думать, что тем самым они непременно хотели польстить автору. Роберт Фулфорд в «Toronto Daily Star» написал: «Это, помимо прочего, самая отвратительная книга, написанная в Канаде». Коэн отмахивался: мол, канадцы просто не способны признать, что нечто прекрасное может произрасти на дворе соседа. Мол, Канада — самая подходящая страна для поэта: огромная, жестокая, все от всех отчуждены, поэт здесь неизбежно одинок и ненавидим, а для обретения перспективы одиночество и ненависть поэту необходимы.
Через десять лет «Прекрасные неудачники» вошли в обязательную программу изучения современной литературы в некоторых канадских университетах.
«В "Прекрасных неудачниках", — рассказывал Коэн много лет спустя после публикации романа, — есть моменты, когда лиризм, спонтанность и отвага дозволяют выражение без чувства собственного достоинства, без смущения, и когда это случается, когда наступает такой момент, приятие абсолютно: принимается все, ничто не упущено! Если что-то упускаешь, все становится, с одной стороны, лицемерием, с другой — вульгарностью или порнографией. Когда в сексе нет Бога, секс — порнография; когда в Боге нет секса, Бог — ханжество и фарисейство».
13. Помимо «Любимой игры» и «Прекрасных неудачников», Коэн написал и третий (хронологически первый, поскольку был завершен в 1957 году) роман «Балет прокаженных». Роман открывается словами: «Мой дед переехал ко мне. Больше некуда было податься. Что случилось с его детьми? Смерть, распад, изгнание — откуда мне знать?». Роман был написан под впечатлением от того, что творилось с рабби Клиницким-Кляйном — тот страдал старческим слабоумием. Тому же сюжету Коэн посвятил рассказ «Сто костюмов из России». Ни рассказ, ни роман по сей день не опубликованы. Рукопись «Балета прокаженных» хранится в Университете Торонто. В Библиотеке редких книг Томаса Фишера. В коробке N1, если угодно.
14. В октябре 1973 года Коэн приехал в Иерусалим. Попытался добровольцем вступить в израильскую армию и отправиться на Войну Судного дня, а в итоге оказался в группе музыкантов, укреплявших боевой дух резервистов и солдат на передовой. Вместе с Коэном выступали Мати Каспи, Ошик Леви, Илана Ровина и Пупик Арнон.
15. В 1986 году Леонард Коэн сыграл негодяя Франсуа Золана в эпизоде «Французский поворот» (1986) американского телесериала «Полиция Майами. Отдел нравов» (2-й сезон, 17-й эпизод) — уговорили дети, Адам и Лорка. По сценарию Коэн разговаривает исключительно по-французски.
16. Песня «Take This Waltz» с альбома «I’m Your Man» — вариация на тему стихотворения Федерико Гарсии Лорки«Маленький венский вальс». Коэн перевел его за 150 часов. И еще назвал в честь Лорки дочь: «Она обворожительное существо, очень целеустремленная. Она по правде заслуживает это имя».
17. В 1996 году Коэн отправился в дзэн-буддистский монастырь (секты Риндзай) на Лысую гору недалеко от Лос-Анджелеса. Пять лет был шофером учителя Роси, стряпал на всю общину. «Я не ищу новой религии, — говорил он. — Старая, иудаизм, меня вполне устраивает». И пояснял в другом интервью: «[Роси] назвал меня Дзикан в честь одного из своих любимых учителей. Я благодарен, но так и не понял, что же это значит. Роси неважно говорил по-английски. Говорил, что «Дзикан» — это «нормальная тишина; обычная тишина»… Мы с Роси в основном пили. Он любил сакэ; я пытался обратить его к французскому вину, но он сильно сопротивлялся. Зато насчет коньяка и скотча у нас разногласий не было».
18. В конце февраля 2009 года Филип Гласс выступал с циклом песен, написанных на стихи из «Книги томления». «Я хотел, чтобы эффект от спектакля был такой, будто читатель листает книжку стихов», — говорил Гласс. Вместо задника на спектакле использовались картины Леонарда Коэна.
19. Первые три строки песни «Bird on the Wire» — «Like a bird on the wire, Like a drunk in a midnight choir I have tried in my way to be free» — киноактер, автор песен, поэт и кантри-музыкант Крис Кристофферсон на будущее избрал себе эпитафией.
20. Однажды Коэн сказал, что шестидесятые (чьим воплощением его пытались представить еще лет двадцать после завершения десятилетия, пока не пришли восьмидесятые и не стало ясно, что Коэн вечен), так вот, шестидесятые — это памятное время, которое длилось минут одиннадцать, а потом пришли торгаши.
Источник
и двух романов. Его первый сборник стихов «Давай сравним мифологии» вышел в 1956 году, последний на сегодняшний день — «Книга томления» — спустя ровно полвека. О юности он вспоминает, что «всякая встреча [с друзьями-поэтами] казалась нам вехой в истории мысли, о поэзии уж не говоря».Оба его романа — «Любимая игра» и «Прекрасные неудачники» — были опубликованы в 1960-х, и в дальнейшем Коэн к большой прозе не возвращался.
В 1966 году Леонард Коэн принял решение зарабатывать не писательством, а песнями. Потому что, решил он, песни лучше окупаются. «Вы не староваты для таких игр?» — спрашивали агенты в Нью-Йорке.
Читать дальше...2. Дед Леонарда Коэна рабби Соломон Клиницкий-Кляйн был главой йешивы в Ковно; его семейство бежало от погромов и в итоге переехало в Канаду в 1923 году. Рабби Клиницкий-Кляйн — автор двух работ по лингвистике: энциклопедического путеводителя «Сокровищница раввинистических толкований» и «Словаря древнееврейских омонимов». Другой дед Коэна, успешный бизнесмен, светский лев и денди Лион Коэн, был одним из со-основателей первой канадской еврейской газеты «The Jewish Times» и вообще человеком весьма влиятельным: помимо прочего, возглавлял совет монреальской еврейской общины и председательствовал в Национальном исполнительном комитете канадского Еврейского конгресса.
3. В детстве у Коэна был скотч-терьер, которого звали Тинки — Звяки? — потому что у него звякала бирка на ошейнике. Вообще-то мать предлагала назвать собаку Товарищ, но отец воспротивился.4. Отец умер, когда Леонарду Коэну было девять. Впоследствии Коэн рассказывал, что эта смерть впервые подвигла его записывать слова на бумаге: он распорол отцовский галстук-бабочку, вложил в него записку и закопал в саду. «Если бы я в тот момент почувствовал, что нужно взобраться на гору, — говорил он позже, — я стал бы альпинистом, а не поэтом и автором песен».
«Да просто жест, — отмахивался он еще позже. — Я не знаю, зачем это сделал». Так или иначе, «Давайте сравним мифологии» Коэн посвятил отцу.
5. В выпускном ежегоднике Вестмаунтской средней школы под фотографией Леонарда Коэна в графе «жизненные устремления» значится «стать знаменитым оратором». И нельзя сказать, что эта цель не достигнута.6. Летом 1955 года Коэн и его тогдашняя подруга, художница Фрида Гуттман, устроились работать в летний лагерь «Бней-Брит» под Оттавой — а для еврейского лагеря посреди Канады в середине 1950-х они были парой довольно экзотической. Кроме того, по воспоминаниям очевидцев, Коэн имел привычку, катая отдыхающих по реке, во время гребли громко декламировать Уильяма Батлера Йейтса.
7. Первая версия романа «Любимая игра» называлась «Красота в ближнем бою». В печать ушла четвертая версия. «Корки Смит, он же Корлиз М. Смит, мой первый редактор в "Viking Press", читал "Любимую игру" вместе со мной, страница за страницей, совершенствуя стиль и структуру, — говорил Коэн в интервью для информационного бюллетеня «Вайкинга» в 1963-м. — Он всегда подбрасывал провокации, и когда, к примеру, попросил включить в "Игру" эпиграмму Йейтса, помню, я написал: "Йейтс не дождется цитаты в моей книге. Он уже достаточно совершил — а я что? Вы что, видите мои стихи на первой странице каждой книги? Нет, нет, я отказываюсь, я настаиваю: нам что, вечно терпеть шантаж ирландца лишь потому, что несколько сотен тысяч погибли от голода? Мы разве не выплатили свои долги? Никакого Йейтса, никакого Уайлда, никакого Биэна. Книга будет голая"».
Нелишне отметить, что Корлиз (Корк) Смит (1929—2004) был одной из крупнейших фигур американского книгоиздания, из тех редакторов, о которых слагают легенды. Он сотрудничал с издательством Дж.Б. Липпинкотта, «Viking Press», «Ticknor & Fields» и «Harcourt Brace». Ему мы обязаны открытием Тилли Олсен иТомаса Пинчона — и он же был редактором «V.» и «Выкрикивается лот 49»; ему — впрочем, как и Солу Беллоу — мы должны быть признательны за издание «Железного бурьяна» и расцвет Уильяма Кеннеди; американские читатели могут отдельно поблагодарить Корка Смита за публикацию в США Мюриэл Спарк и Уильяма Тревора.
8. Несколько лет Коэн внушал интервьюерам, что все события, происходящие с героем «Любимой игры» Лоренсом Бривманом, — плод авторского воображения, однако эмоции и видение мира — а также, собственно, Монреаль — подлинны. Интервьюеры не внимали. Так или иначе, вот что мы узнаем о семействе Бривмана, которого так легко спутать с Коэном:
Бривманы основали и возглавили бóльшую часть организаций, которые сделали монреальских евреев одной из самых могущественных еврейских общин современного мира.В городе ходит шуточка: евреи — совесть мира, а Бривманы — совесть евреев. «А я — совесть Бривманов, — добавляет Лоренс Бривман. — На самом деле, мы единственные евреи и остались; суперхристиане, то есть — первые граждане в граненых оправах».
Есть мнение, — если дать себе труд его сформулировать, — что Бривманы в упадке. «Осторожнее, — предупреждает Лоренс Бривман своих кузенов-управленцев, — или ваши дети заговорят с акцентом».
Десять лет назад Бривман составил Кодекс Бривмана:
Мы — викторианские джентльмены иудейского вероисповедания.
Точно сказать нельзя, но мы почти уверены, что любые другие богатые евреи добыли деньги на черном рынке.
Мы не желаем присоединяться к христианским группам или разжижать свою кровь межнациональными браками. Мы хотим, чтобы нас считали равными, — нас объединяют класс, образование, сила, а разделяют домашние ритуалы.
Мы отказываемся пересечь черту обрезания.
Мы первыми вкусили цивилизации и меньше пьем, вы, паршивая толпа кровожадных пьянчуг».
- Леонард Коэн. Любимая игра
9. А вот что было написано на обложке первого издания «Любимой игры»:
Я учился в МакГилле и в университете Колумбии. Лордом жил в Лондоне, шел вслед за ярмаркой, акцент мой открывал прочнейшие замки времен короля Георга, где цвел я, темен и величествен, точно Отелло. В Осло, где я вписался в нацистский плакат. На Кубе, единственный турист в Гаване, может, во всем мире, где я сбрил бороду… в приступе ностальгии и злости на Фиделя, которого знал когда-то. В Греции, где готическая фальшь слезла с меня, а стиль очистился под влиянием необитаемых гор и подруги-иностранки, которая наслаждалась простым английским. В Монреале, куда я всегда возвращался, на сцене с крутыми улицами, что поддерживали романтические академии Канадской Поэзии, в которых я учился, в доме моей семьи, старее индейцев, могущественнее сионских мудрецов, последних купцов, серьезно относившихся к вопросам крови. Я принимал деньги от властей, женщин, от продажи стихов, а если заставляли — от работодателей. Хобби не имел.
Это изъясняет нам Леонарда Коэна не хуже любых потоков сознания и многословных интервью.
10. Всем известно, что Коэн несколько лет прожил на греческом острове Гидра. Менее известно, что следы его пребывания на Гидре обнаруживаются в романе Луи де Берньера «Мандолина капитана Корелли» (на острове Кефалония и десятью годами раньше, но кого волнуют такие мелочи):
"…На остров прибыл печальный канадский поэт — он специализировался на стихах о попытках самоубийства и метафизических похоронных плачах — и теперь искал, где бы снять комнату. Он был первым из нового авангарда западных романтиков-интеллектуалов с байроновскими устремлениями; ему хотелось найти простенький домик у простых людей от земли, где он мог бы вплотную заняться истинными и жестокими реалиями жизни.
Получил он простенький домик у простых людей от моря. Стыдясь и извиняясь, Дросула провела его по двум комнатам своего сырого, облупившегося домика у причала — без удобств, с одуряющим запахом, пять лет как запертого и ставшего пристанищем тараканов, ящериц и крыс. Она готовила себя к презрительному отказу, но он тотчас изъявил восторг и предложил плату в девять с половиной раз больше того, что она осторожно предполагала сама. Она пришла к заключению, что человек этот, несомненно, богат и полоумен, а тот не мог поверить в свою удачу — заполучить целый дом за сумму столь ничтожную, что даже поэту по карману. Он даже чувствовал себя из-за этого виноватым и положил слишком много денег в конверт, который просунул между ставнями, но Дросула честно их вернула.
Он оставался там три года — до бедствия 1953-го, — заполняя комнаты невротичными богемными блондинками и модными писателями-марксистами, которые все ночи напролет излагали со всевозраставшей невнятной горячностью свои конспиративные теории за бутылками дешевого красного вина, чье содержание алкоголя и вредоносное воздействие на интеллект были существенно выше, чем они полагали. Поэт остался бы и после бедствия, но со все большей ясностью приходил к пониманию, что расслабление, солнце и довольство наносят непоправимый вред его музе. Наконец, стало невозможным писать унылые стихи, и он предпочел вернуться через Париж в Монреаль — туда, где свободу начинали признавать главным источником Страха".
11. О «Прекрасных неудачниках» существует не раз описанная Коэном в интервью и вообще растиражированная история «чуда аистов». Когда Коэн закончил роман (а последние две недели он работал по двадцать часов в день и сидел на «спидболе»
, с ним случились нервный срыв и солнечный удар — две недели без еды, два месяца с температурой под сорок и галлюцинации. А потом прилетели аисты — они каждый год проводили одну ночь на Гидре по пути в Африку и из Африки. С их отлетом Коэн пришел в себя.12. После выхода «Прекрасных неудачников», второго романа Коэна, критики сравнивали автора с Джеймсом Джойсом, Уильямом Берроузом, Гюнтером Грассом, Томасом Пинчоном, Хьюбертом Селби и Ж.-П. Сартром. И не стоит думать, что тем самым они непременно хотели польстить автору. Роберт Фулфорд в «Toronto Daily Star» написал: «Это, помимо прочего, самая отвратительная книга, написанная в Канаде». Коэн отмахивался: мол, канадцы просто не способны признать, что нечто прекрасное может произрасти на дворе соседа. Мол, Канада — самая подходящая страна для поэта: огромная, жестокая, все от всех отчуждены, поэт здесь неизбежно одинок и ненавидим, а для обретения перспективы одиночество и ненависть поэту необходимы.
Через десять лет «Прекрасные неудачники» вошли в обязательную программу изучения современной литературы в некоторых канадских университетах.
«В "Прекрасных неудачниках", — рассказывал Коэн много лет спустя после публикации романа, — есть моменты, когда лиризм, спонтанность и отвага дозволяют выражение без чувства собственного достоинства, без смущения, и когда это случается, когда наступает такой момент, приятие абсолютно: принимается все, ничто не упущено! Если что-то упускаешь, все становится, с одной стороны, лицемерием, с другой — вульгарностью или порнографией. Когда в сексе нет Бога, секс — порнография; когда в Боге нет секса, Бог — ханжество и фарисейство».
13. Помимо «Любимой игры» и «Прекрасных неудачников», Коэн написал и третий (хронологически первый, поскольку был завершен в 1957 году) роман «Балет прокаженных». Роман открывается словами: «Мой дед переехал ко мне. Больше некуда было податься. Что случилось с его детьми? Смерть, распад, изгнание — откуда мне знать?». Роман был написан под впечатлением от того, что творилось с рабби Клиницким-Кляйном — тот страдал старческим слабоумием. Тому же сюжету Коэн посвятил рассказ «Сто костюмов из России». Ни рассказ, ни роман по сей день не опубликованы. Рукопись «Балета прокаженных» хранится в Университете Торонто. В Библиотеке редких книг Томаса Фишера. В коробке N1, если угодно.
14. В октябре 1973 года Коэн приехал в Иерусалим. Попытался добровольцем вступить в израильскую армию и отправиться на Войну Судного дня, а в итоге оказался в группе музыкантов, укреплявших боевой дух резервистов и солдат на передовой. Вместе с Коэном выступали Мати Каспи, Ошик Леви, Илана Ровина и Пупик Арнон.
15. В 1986 году Леонард Коэн сыграл негодяя Франсуа Золана в эпизоде «Французский поворот» (1986) американского телесериала «Полиция Майами. Отдел нравов» (2-й сезон, 17-й эпизод) — уговорили дети, Адам и Лорка. По сценарию Коэн разговаривает исключительно по-французски.
16. Песня «Take This Waltz» с альбома «I’m Your Man» — вариация на тему стихотворения Федерико Гарсии Лорки«Маленький венский вальс». Коэн перевел его за 150 часов. И еще назвал в честь Лорки дочь: «Она обворожительное существо, очень целеустремленная. Она по правде заслуживает это имя».
17. В 1996 году Коэн отправился в дзэн-буддистский монастырь (секты Риндзай) на Лысую гору недалеко от Лос-Анджелеса. Пять лет был шофером учителя Роси, стряпал на всю общину. «Я не ищу новой религии, — говорил он. — Старая, иудаизм, меня вполне устраивает». И пояснял в другом интервью: «[Роси] назвал меня Дзикан в честь одного из своих любимых учителей. Я благодарен, но так и не понял, что же это значит. Роси неважно говорил по-английски. Говорил, что «Дзикан» — это «нормальная тишина; обычная тишина»… Мы с Роси в основном пили. Он любил сакэ; я пытался обратить его к французскому вину, но он сильно сопротивлялся. Зато насчет коньяка и скотча у нас разногласий не было».
18. В конце февраля 2009 года Филип Гласс выступал с циклом песен, написанных на стихи из «Книги томления». «Я хотел, чтобы эффект от спектакля был такой, будто читатель листает книжку стихов», — говорил Гласс. Вместо задника на спектакле использовались картины Леонарда Коэна.19. Первые три строки песни «Bird on the Wire» — «Like a bird on the wire, Like a drunk in a midnight choir I have tried in my way to be free» — киноактер, автор песен, поэт и кантри-музыкант Крис Кристофферсон на будущее избрал себе эпитафией.
20. Однажды Коэн сказал, что шестидесятые (чьим воплощением его пытались представить еще лет двадцать после завершения десятилетия, пока не пришли восьмидесятые и не стало ясно, что Коэн вечен), так вот, шестидесятые — это памятное время, которое длилось минут одиннадцать, а потом пришли торгаши.
Источник