СМИРНО!
Но это значило, что нужно сначала подождать. Хотя я уже прошёл осмотр и был признан годным, но я был явно слишком юн для того, чтобы приступить к своей новой работе в бундесвере. Нужно было ещё девять месяцев потерпеть, что означало только одно – (читать дальше...)я эти девять месяцев буду, в известной степени, безработным. А поскольку в тот момент родители не торопили меня с поиском работы, и в нашем доме и речи не шло о том, чтоб дети наравне со всеми сдавали деньги, то все месяцы до призыва я проводил в своей музыкальной подвальной студии. Или просто катался на роллере по окрестностям и встречался с друзьями.
Тот факт, что мы, дети, всегда были полностью защищены родителями, не давал нам повода подумать о том, что средства к жизни в доме могли чего-то стоить. В доме всегда всё было, там всегда было чисто, всегда можно было поесть и одежда была постирана. Рай – до тех пор, пока однажды не приходится его покинуть и прийти к осознанию, что не всё в жизни является само собой разумеющимся.
И уже в скором времени это должно было произойти, так как в один прекрасный день меня наконец-то призвали. А поскольку в окружном военкомате я записался на должность санитара при военной авиации, то моя подготовка сразу началась далеко от дома – в Вюрцбурге. И хотя, благодаря моему самостоятельному решению бросить обучение и самовольно пойти служить в бундесвер, я и чувствовал себя взрослым и сильным, но когда я один вдали от родительского дома стоял перед весьма прозаическими воротами в казарму, я неожиданно снова почувствовал себя очень маленьким. И одиноким…
Я думаю, что этот шаг – делать, в конце концов, то, что мне хотелось, - был одним из самых важных решений в моей жизни. Это был шаг, требующий больших усилий, чем просто посвятить себя тому, чего от тебя ждали другие. И передо мной постоянно была опасность потерпеть неудачу в своих намерениях, признав тем самым правоту всех, кто меня от этого отговаривал.
Сегодня я знаю, что это было правильно. Когда я пишу эти строки, я очень счастлив ещё и тому, что тогда родители просто позволили мне действовать самому и что они – даже если они делали это нехотя – даже при таком решении всё равно поддержали меня и не позволили мне покинуть дом с плохими воспоминаниями.
Я хорошо помню свой первый день в бундесвере. Вокруг многочисленные товарищи по несчастью, которые и толком-то не знали, чего им стоит ожидать. В большинстве своём те, которые, в конечном счёте, оказались здесь не по своей воле – их призвали, поскольку на медосмотре не удалось откосить. И чудаки вроде меня, которые добровольно обязались прослужить четыре года. Но общим почти для всех было одно: каждый в какой-то мере испытывал опасения и едва ли действительно горел желанием познакомиться с предстоящей муштрой.
И хотя я был контрактником, но поначалу, естественно, должен был пройти так называемую строевую подготовку вместе с военнообязанными. Следовательно, можно себе представить, с каким непониманием военнообязанные смотрели на нас, солдат-контрактников. Мне, между тем, оставалось только надеяться, что, может, после трёх месяцев строевой подготовки меня переведут как можно ближе к родному городу, и я снова смогу жить дома. С этим наивным представлением, которое я себе придумал, все эти четыре года службы в бундесвере состояли, как я вообразил, только из трёх месяцев строевой подготовки. А об остальных 45 месяцах я как-то и не подумал. Эта поразительная наивность до сих пор вызывает у меня лёгкую улыбку.
Собственно, с самого первого дня в казарме стоял исключительно крик, а вся подготовка, по большей части, была тупой и направленной только на то, чтоб мучить молодых новобранцев – в конце концов, царила холодная война, и, как говорили, русские в любой день могли вступить в Германию. Но ежемесячно платили 1700 марок – для почти 18-летнего парня сумма просто немыслимая, зато позволяющая значительно легче перенести всё окружающее. Выдающееся денежное возмещение за принесённые неудобства. Я ещё ничего не умел, но уже много зарабатывал. Именно так, как я когда-то хотел и всегда представлял себе.
Нас поселили в комнатах с шестью новобранцами. В нашей комнате я был самым молодым, что, впрочем, неудивительно: кто, в конце концов, окажется настолько чокнутым, чтоб в 18 лет добровольно записаться на службу в бундесвере? Вопрос, который мне постоянно задавали мои соседи по комнате. Из шести новобранцев все – кроме меня – были в возрасте от 20 до 30 лет. По сути дела, все – уже состоявшиеся мужчины, которые получили образование и нашли своё место в жизни. И среди них – я, желторотый птенец, который добровольно пошёл служить по контракту.
И так потихоньку налаживалась жизнь в бундесвере. В течение недели по плану была строевая подготовка, на выходных я уезжал домой и занимался музыкой. Мой девиз при этом был прост, но эффективен: лишь бы не обращать на себя внимания, а спокойно и незаметно плыть по течению и ждать, пока не закончится строевая подготовка. И честно получать свой заработок и старательно его откладывать.
Я и сегодня не могу понять, почему в бундесвере ношение униформы принципиально должно было идти бок о бок со свирепым выражением лица, плохим настроением и громкими криками. Даже повседневное «Доброе утро» звучало так, словно человек совершил что-то страшное. Может быть, причина всего этого крылась в невероятно скверной еде – я не знаю, но я и поныне удивляюсь этому странному миру армии.
Как раз молодые ребята вроде меня, которых, в какой-то мере, буквально оторвали и переместили от домашнего очага в государственные казармы, попросту не могли понять, почему еда должна была быть до того отвратительна на вкус. В меню всё выглядело вполне сносно, а в действительности лежащее в тарелке нечто малость напоминало дохлую птицу прямо с улицы. И по пятницам на очереди был кулинарный шедевр всего недельного меню: мясной салат. Всё остальное, что подавалось на неделе, было без разбора свалено в одну кучу и пару раз перемешано. Мне тогда очень хотелось регулярно отправлять через курьера порцию-другую непосредственно в ответственное за это министерство обороны!
Во время моей службы в Вюрцбурге через пару недель произошёл удивительный случай, который повлиял на меня сильнее, чем я тогда мог догадываться. Со своего первого заработка я купил себе новый синтезатор, который я затем забрал с собой в казарму, чтоб иметь возможность в свободное время немного позаниматься музыкой. Как-то вечером мы уселись втроём – я за синтезатор, ещё двое барабанили руками по перевернутым вёдрам для мусора – и устроили маленький, правда, очень громкий джем-сейшн.
Должно быть, это было действительно слишком громко, поскольку неожиданно разъяренный штабс-унтер-офицер, которого мы все побаивались, распахнул дверь с явным намерением задать нам изрядную трепку. Но тут он испуганно остановился и в изумлении уставился на нас. И вдруг на его суровом красном лице появилась понимающая улыбка: «Это ведь здорово! Вы сами музыку сочиняете?».
Он пошёл обратно к дверям, затем ещё раз повернулся к нам и скомандовал: «Продолжайте!».
С этих пор тот унтер-офицер относился к нам намного снисходительнее – и я был изумлён. С нашей музыкой мы добились уважения к себе. Уважение и признание, которое я до этого едва ли считал возможным. Моя музыка действительно могла чего-то добиться – даже если это было только поразительный перелом в настроении одного из вечно угрюмых солдат…
Так быстро прошли недели и месяцы, и настал день принятия присяги, которой и должно было закончиться наше обучение. Вся церемония немного напоминала мне старые кинохроники – с той лишь разницей, что я сам был посреди неё. Маршевая музыка слева, маршевая музыка справа и даже на суровых лицах руководящего состава появилось что-то человеческое. Удивительное и в то же время страшное мероприятие.
На следующий день я узнал, что меня действительно переведут в окрестности моего родного города. Всё шло именно так, как я себе всегда и представлял. Не описать, что было бы, если б мои расчёты не оправдались. И всё-таки для этого потребовалась определённая доля удачи.
Мне оставалась последняя ночёвка в вюрцбургской казарме, но мне нужно было уладить ещё одно дело. В моей комнате жили ещё два новобранца – пара отменно накаченных бодибилдеров, которые за прошедшие недели постоянно терроризировали нашу комнату. И все эти недели мы провели за тем, что чистили или убирали за обоих всё мыслимое и немыслимое – из страха перед репрессиями. И поскольку обоим всегда было что-то не по нраву, я со своими товарищами по комнате постоянно были под угрозами или какими-то штрафными наказаниями от двух самодовольных здоровяков.
И этот дисбаланс, в конце концов, надо было ликвидировать. Я решил, что возвращение на родину следующим утром не должно принести обоим много удовольствия. Ну а поскольку я знал, что их переведут в другую часть Германии, то был уверен, что больше никогда их не увижу.
Я остановил свой выбор на старой доброй мази «Финалгон». Это лекарство было сделано на экстракте пиявки и нестерпимо жгло, едва только касаясь кожи. Я сам как-то намазал ей вывихнутую лодыжку и потому знал, насколько хорошо она прогревает. При этом в упаковочном листе было написано, что мазь ни в коем случае нельзя применять в области половых органов и заднего прохода, поскольку это могло привести к весьма болезненным побочным действиям.
Для меня это был решающий пункт. Когда обе гориллы наконец-то уснули, я вытащил их всегда лежащие сверху кальсоны из шкафа и щедро намазал швы в районе промежности мазью. Затем и сам лёг спать. На праздничной церемонии увольнения командующим оба этих господина, к сожалению, почувствовали недомогание. Очевидно, утро они провели в санитарной части и это, должно быть, помешало им попрощаться со своими товарищами по комнате. Досадно, но этих суператлетов я больше никогда не видел. Сейчас, когда я записываю эту историю, меня тревожит что-то вроде угрызения совести. Ну, разве что совсем чуть-чуть…
© Источник
Но это значило, что нужно сначала подождать. Хотя я уже прошёл осмотр и был признан годным, но я был явно слишком юн для того, чтобы приступить к своей новой работе в бундесвере. Нужно было ещё девять месяцев потерпеть, что означало только одно – (читать дальше...)я эти девять месяцев буду, в известной степени, безработным. А поскольку в тот момент родители не торопили меня с поиском работы, и в нашем доме и речи не шло о том, чтоб дети наравне со всеми сдавали деньги, то все месяцы до призыва я проводил в своей музыкальной подвальной студии. Или просто катался на роллере по окрестностям и встречался с друзьями.
Тот факт, что мы, дети, всегда были полностью защищены родителями, не давал нам повода подумать о том, что средства к жизни в доме могли чего-то стоить. В доме всегда всё было, там всегда было чисто, всегда можно было поесть и одежда была постирана. Рай – до тех пор, пока однажды не приходится его покинуть и прийти к осознанию, что не всё в жизни является само собой разумеющимся.
И уже в скором времени это должно было произойти, так как в один прекрасный день меня наконец-то призвали. А поскольку в окружном военкомате я записался на должность санитара при военной авиации, то моя подготовка сразу началась далеко от дома – в Вюрцбурге. И хотя, благодаря моему самостоятельному решению бросить обучение и самовольно пойти служить в бундесвер, я и чувствовал себя взрослым и сильным, но когда я один вдали от родительского дома стоял перед весьма прозаическими воротами в казарму, я неожиданно снова почувствовал себя очень маленьким. И одиноким…
Я думаю, что этот шаг – делать, в конце концов, то, что мне хотелось, - был одним из самых важных решений в моей жизни. Это был шаг, требующий больших усилий, чем просто посвятить себя тому, чего от тебя ждали другие. И передо мной постоянно была опасность потерпеть неудачу в своих намерениях, признав тем самым правоту всех, кто меня от этого отговаривал.
Сегодня я знаю, что это было правильно. Когда я пишу эти строки, я очень счастлив ещё и тому, что тогда родители просто позволили мне действовать самому и что они – даже если они делали это нехотя – даже при таком решении всё равно поддержали меня и не позволили мне покинуть дом с плохими воспоминаниями.
Я хорошо помню свой первый день в бундесвере. Вокруг многочисленные товарищи по несчастью, которые и толком-то не знали, чего им стоит ожидать. В большинстве своём те, которые, в конечном счёте, оказались здесь не по своей воле – их призвали, поскольку на медосмотре не удалось откосить. И чудаки вроде меня, которые добровольно обязались прослужить четыре года. Но общим почти для всех было одно: каждый в какой-то мере испытывал опасения и едва ли действительно горел желанием познакомиться с предстоящей муштрой.
И хотя я был контрактником, но поначалу, естественно, должен был пройти так называемую строевую подготовку вместе с военнообязанными. Следовательно, можно себе представить, с каким непониманием военнообязанные смотрели на нас, солдат-контрактников. Мне, между тем, оставалось только надеяться, что, может, после трёх месяцев строевой подготовки меня переведут как можно ближе к родному городу, и я снова смогу жить дома. С этим наивным представлением, которое я себе придумал, все эти четыре года службы в бундесвере состояли, как я вообразил, только из трёх месяцев строевой подготовки. А об остальных 45 месяцах я как-то и не подумал. Эта поразительная наивность до сих пор вызывает у меня лёгкую улыбку.
Собственно, с самого первого дня в казарме стоял исключительно крик, а вся подготовка, по большей части, была тупой и направленной только на то, чтоб мучить молодых новобранцев – в конце концов, царила холодная война, и, как говорили, русские в любой день могли вступить в Германию. Но ежемесячно платили 1700 марок – для почти 18-летнего парня сумма просто немыслимая, зато позволяющая значительно легче перенести всё окружающее. Выдающееся денежное возмещение за принесённые неудобства. Я ещё ничего не умел, но уже много зарабатывал. Именно так, как я когда-то хотел и всегда представлял себе.
Нас поселили в комнатах с шестью новобранцами. В нашей комнате я был самым молодым, что, впрочем, неудивительно: кто, в конце концов, окажется настолько чокнутым, чтоб в 18 лет добровольно записаться на службу в бундесвере? Вопрос, который мне постоянно задавали мои соседи по комнате. Из шести новобранцев все – кроме меня – были в возрасте от 20 до 30 лет. По сути дела, все – уже состоявшиеся мужчины, которые получили образование и нашли своё место в жизни. И среди них – я, желторотый птенец, который добровольно пошёл служить по контракту.
И так потихоньку налаживалась жизнь в бундесвере. В течение недели по плану была строевая подготовка, на выходных я уезжал домой и занимался музыкой. Мой девиз при этом был прост, но эффективен: лишь бы не обращать на себя внимания, а спокойно и незаметно плыть по течению и ждать, пока не закончится строевая подготовка. И честно получать свой заработок и старательно его откладывать.
Я и сегодня не могу понять, почему в бундесвере ношение униформы принципиально должно было идти бок о бок со свирепым выражением лица, плохим настроением и громкими криками. Даже повседневное «Доброе утро» звучало так, словно человек совершил что-то страшное. Может быть, причина всего этого крылась в невероятно скверной еде – я не знаю, но я и поныне удивляюсь этому странному миру армии.
Как раз молодые ребята вроде меня, которых, в какой-то мере, буквально оторвали и переместили от домашнего очага в государственные казармы, попросту не могли понять, почему еда должна была быть до того отвратительна на вкус. В меню всё выглядело вполне сносно, а в действительности лежащее в тарелке нечто малость напоминало дохлую птицу прямо с улицы. И по пятницам на очереди был кулинарный шедевр всего недельного меню: мясной салат. Всё остальное, что подавалось на неделе, было без разбора свалено в одну кучу и пару раз перемешано. Мне тогда очень хотелось регулярно отправлять через курьера порцию-другую непосредственно в ответственное за это министерство обороны!
Во время моей службы в Вюрцбурге через пару недель произошёл удивительный случай, который повлиял на меня сильнее, чем я тогда мог догадываться. Со своего первого заработка я купил себе новый синтезатор, который я затем забрал с собой в казарму, чтоб иметь возможность в свободное время немного позаниматься музыкой. Как-то вечером мы уселись втроём – я за синтезатор, ещё двое барабанили руками по перевернутым вёдрам для мусора – и устроили маленький, правда, очень громкий джем-сейшн.
Должно быть, это было действительно слишком громко, поскольку неожиданно разъяренный штабс-унтер-офицер, которого мы все побаивались, распахнул дверь с явным намерением задать нам изрядную трепку. Но тут он испуганно остановился и в изумлении уставился на нас. И вдруг на его суровом красном лице появилась понимающая улыбка: «Это ведь здорово! Вы сами музыку сочиняете?».
Он пошёл обратно к дверям, затем ещё раз повернулся к нам и скомандовал: «Продолжайте!».
С этих пор тот унтер-офицер относился к нам намного снисходительнее – и я был изумлён. С нашей музыкой мы добились уважения к себе. Уважение и признание, которое я до этого едва ли считал возможным. Моя музыка действительно могла чего-то добиться – даже если это было только поразительный перелом в настроении одного из вечно угрюмых солдат…
Так быстро прошли недели и месяцы, и настал день принятия присяги, которой и должно было закончиться наше обучение. Вся церемония немного напоминала мне старые кинохроники – с той лишь разницей, что я сам был посреди неё. Маршевая музыка слева, маршевая музыка справа и даже на суровых лицах руководящего состава появилось что-то человеческое. Удивительное и в то же время страшное мероприятие.
На следующий день я узнал, что меня действительно переведут в окрестности моего родного города. Всё шло именно так, как я себе всегда и представлял. Не описать, что было бы, если б мои расчёты не оправдались. И всё-таки для этого потребовалась определённая доля удачи.
Мне оставалась последняя ночёвка в вюрцбургской казарме, но мне нужно было уладить ещё одно дело. В моей комнате жили ещё два новобранца – пара отменно накаченных бодибилдеров, которые за прошедшие недели постоянно терроризировали нашу комнату. И все эти недели мы провели за тем, что чистили или убирали за обоих всё мыслимое и немыслимое – из страха перед репрессиями. И поскольку обоим всегда было что-то не по нраву, я со своими товарищами по комнате постоянно были под угрозами или какими-то штрафными наказаниями от двух самодовольных здоровяков.
И этот дисбаланс, в конце концов, надо было ликвидировать. Я решил, что возвращение на родину следующим утром не должно принести обоим много удовольствия. Ну а поскольку я знал, что их переведут в другую часть Германии, то был уверен, что больше никогда их не увижу.
Я остановил свой выбор на старой доброй мази «Финалгон». Это лекарство было сделано на экстракте пиявки и нестерпимо жгло, едва только касаясь кожи. Я сам как-то намазал ей вывихнутую лодыжку и потому знал, насколько хорошо она прогревает. При этом в упаковочном листе было написано, что мазь ни в коем случае нельзя применять в области половых органов и заднего прохода, поскольку это могло привести к весьма болезненным побочным действиям.
Для меня это был решающий пункт. Когда обе гориллы наконец-то уснули, я вытащил их всегда лежащие сверху кальсоны из шкафа и щедро намазал швы в районе промежности мазью. Затем и сам лёг спать. На праздничной церемонии увольнения командующим оба этих господина, к сожалению, почувствовали недомогание. Очевидно, утро они провели в санитарной части и это, должно быть, помешало им попрощаться со своими товарищами по комнате. Досадно, но этих суператлетов я больше никогда не видел. Сейчас, когда я записываю эту историю, меня тревожит что-то вроде угрызения совести. Ну, разве что совсем чуть-чуть…
© Источник
@темы: unheilig, als Musik meine Sprache wurde, der graf, а-ахен!