Только тело погибает, а душа живет, светла. Ствол растет – не исчезает: исчезает тень ствола. Умирают отзвук, отсвет – но не сами Звук и Свет. Помни: пламя не сгорает, вещество спалив дотла. В тленье празднуя нетленье, от начала бытия Нас Дорога Превращений в гору Разума вела. Став из праха – минералом, ты затем взошел травой, Зверь возник из травной кущи – в нем душа твоя жила! И разумным человеком ты предстал не навсегда: Эта глина не навеки вид Адама приняла! Вскоре Ангелом ты станешь, удалившись в горний мир, И душа стяжает в высях, что внизу не обрела. Шамс! Покинь небес просторы, в бездну темную сойди: Строй созвездий отражают наши смертные тела!..
...я воплощаю в себе всех страдальцев и всех отверженных»
«...И ничто на свете не лишено своего великого смысла, и то, что зовется ложью, имеет великий смысл, И что каждая вещь абсолютно выражает себя и свое предсуществованье, И что истина включает все, и она непрерывна, как непрерывно пространство, И что нет ни пустот, ни трещин в материи истины, но что истина - это все без изъятья; И отныне я буду праздновать каждую вещь, которую вижу или являю собой, И петь, и смеяться, и не отвергать ничего».
Х. Л. Борхес, «Несколько слов об Уолте Уитмене» Перевод Б. Дубина Из книги "Обсуждение" ("Discusión"), 1932
Занятия литературой нередко возбуждают в своих адептах желание создать книгу, не имеющую равных, книгу книг, которая — как платоновский архетип — включала бы в себя все другие, вещь, чьих достоинств не умалят годы. Сжигаемые подобной страстью избирают для своих целей самые возвышенные предметы: Аполлоний Родосский — первый корабль, победивший опасности моря; Лукан — схватку Цезаря с Помпеем, когда орлы над ними бьются против орлов; Камоэнс — лузитанские воинства на Востоке; Донн — круг превращений души, по учению пифагорейцев; Мильтон — первородный грех и небесный Рай; Фирдоуси — владычество Сасанидов. Кажется, Гонгора первым отделил достоинства книги от достоинств ее предмета: туманная интрига «Поэм уединения» откровенно банальна, что признают, упрекая автора, Каскалес и Грасиан («Письма о литературе», VIII; «Критикой», II, 4). Малларме не ограничился избитостью тем: ему потребовалось их отсутствие — исчезнувший цветок, ушедшая подруга, еще белый лист бумаги. Как и Патер, он чувствовал: любое искусство стремится стать музыкой, чья суть — форма; его честное признание «Мир существует, чтобы войти в книгу» как будто подытоживает мысль Гомера, считавшего, будто боги ткут человеческие несчастья, дабы грядущим поколениям было о чем слагать песни («Одиссея», VIII, in fine [в конце (лат.).]). На рубеже девятнадцатого и двадцатого веков Йейтс искал абсолют в таком сплетении символов, которое пробуждало бы память рода, великую Память, дремлющую в сознании каждого: рискну сопоставить эти символы с глубинными архетипами у Юнга. Кяпбюс в своем несправедливо забытом «Аде» выходит (точней, пытается выйти) за пределы времени с помощью лирического повествования о первых шагах человека; Джойс в «Finnegan's Wake» [«Поминки по Финнегану» (англ.).] — сталкивая в рассказе быт самых разных эпох. Свободное переплетение анахронизмов использовали, пытаясь создать иллюзию вечности, Паунд и Т.С.Элиот.
Я привел лишь несколько примеров, но самый любопытный относится к 1855 году и принадлежит Уитмену. Прежде чем перейти к нему, приведу ряд суждений, как-то предваряющих будущий рассказ. Читать дальше...Первое сформулировано английским поэтом Лэселзом Эберкромби. «Уитмен, — пишет он, — создал из сокровищ собственного бесценного опыта живой и неповторимый образ, ставший одним из немногих истинных достижений новейшей поэзии». Второе — сэром Эдмундом Госсом: «Никакого Уолта Уитмена на самом деле нет... Уитмен — это сама литература в состоянии протоплазмы: чуткий интеллектуальный орган, всего лишь реагирующий на любой поставленный перед ним предмет». Третье — мной: «Едва ли не все написанное об Уитмене грешит двумя непоправимыми изъянами. Один — поспешное отождествление литератора Уитмена с Уитменом — полубожественным героем "Leaves of Grass" [«Листья травы» (англ.).], таким же, как Дон Кихот в "Дон Кихоте"; другой — некритическое усвоение стиля и словаря его стихов, то есть именно того поразительного феномена, который и предстоит объяснить».
Представьте себе опирающуюся на свидетельства Агамемнона, Лаэрта, Полифема, Калипсо, Пенелопы, Теленка, свинопаса, Сциллы и Харибды биографию Улисса, которой говорится, что он в жизни не покидал Итаку.
Очарование от такой, к счастью, вымышленной книги как раз и переживаешь, читая все биографии Уитмена. Покидать райский мир его стихов, переходя к пресной хронике повседневных тягот, невыносимо грустно. Как ни странно, эта неистребимая грусть еще острее, если биограф думает показать, что на самом деле есть два разных Уитмена: «дружелюбный и речистый дикарь» из «Leaves of Grass» и придумавший его нищий борзописец1. Один из них никогда не был в Калифорнии и Платт-Каньоне, другой — оставил стихи, обращенные к последнему из этих мест («Spirit that Formed this Scene»2) и был шахтером в первом («Starting from Paumanok»3). Один прожил 1859 год в Нью-Йорке, другой — присутствовал второго декабря этого года в Вирджинии при казни старого аболициониста Джона Брауна («Year of Meteors»4). Один появился на свет в Лонг-Айленде, другой — там же («Starting from Paumanok»), но, кроме того, — в некоем южном штате («Longings for Home»5). Один — сдержанный и чаще всего угрюмый холостяк, другой — взрывчат и необуздан. Множить эти несоответствия нетрудно; важнее понять, что переполненный счастьем бродяга, образ которого встает из каждой строки «Leaves of Grass», не мог бы написать ни одной из них.
Байрон и Бодлер драматизировали в прославивших их книгах собственные беды, Уитмен — свое счастье. (Через тридцать лет, в местечке Сильс-Мария, Ницше встретит Заратустру: этот лучащийся счастьем или, по крайней мере, рекламирующий счастье педагог имеет лишь один недостаток: он — выдуманный персонаж.) Другие романтические герои — их список открыл Ватек и далеко еще не исчерпал Эдмон Тэст — многословно подчеркивали собственные отличия от окружающих; Уитмен с его неукротимой скромностью хотел уподобиться каждому. «Leaves of Grass», предупреждал он читателей (Complete writings6, V, 192), — это «песнь великого и всеобщего "я", самого народа, всех мужчин и всех женщин». Или иными, бессмертными, словами («Song of Myself»7, 17):
Это поистине мысли всех людей, во все времена, во всех  странах, они родились не только во мне, Если они не твои, а только мои, они ничто или почти ничто, Если они не загадка и не разгадка загадки, они ничто, Если они не столь же близки мне, сколь далеки от меня, они ничто. Это трава, что повсюду растет, где есть земля и вода, Это воздух, для всех одинаковый, омывающий шар земной.
Пантеизм сделал общим местом фразы одного типа: в них говорится о Боге как множестве несводимых или (лучше сказать) разрозненных вещей. Прототип, например, таков: «Я обряд, я жертва, я возлияние масла, я пламя» («Бхагавадгита», IX, 16). Еще старше, но и противоречивей 67-й фрагмент Гераклита: «Бог — это день и ночь, зима и лето, мир и война, сытость и голод». Плотин рассказывает ученикам о непостижимом небе, где «все повсюду, и любое — целое, и солнце — это все светила, а каждое из них — все светила и солнце разом» («Эннеады», V, 8, 4). Персидский поэт XII века Аттар воспевает долгий полет птичьей стаи в поисках своего царя Симурга; многие гибнут в морях, но оставшиеся в живых открывают, что они и есть Симург, а Симург — каждая из них и все они вместе. Риторические возможности расширять эту формулу тождества все дальше, видимо, беспредельны. Читатель индусов и Аттара, Эмерсон оставил стихотворение «Брахма»; из его шестнадцати строк, может быть, глубже других в память западает вот эта: «When me they fly, I am the wings» («Я — крылья птиц, летящих прочь»). Более простой вариант — строка Стефана Георге: «Ich bin der Eine und bin Beide» («Der Stern des Bundes»8). Уолт Уитмен обновил эту фигуру речи. В отличие от других, она служит ему не для описания божества или игры в «притяжения и отталкивания» слов: в приступе какой-то безжалостной нежности он пытается отождествить себя со всеми живущими на земле. Он говорит («Crossing Brooklin Ferry»9):
Я был капризен, тщеславен, жаден, я был пустозвон,  лицемер, зложелатель и трус, И волк, и свинья, и змея — от них во мне было многое.
Или («Song of Myself», 33):
Я сам этот шкипер, я страдал вместе с ними. Гордое спокойствие мучеников, Женщина старых времен, уличенная ведьма, горит  на сухом костре, а дети ее стоят и глядят на нее. Загнанный раб, весь в поту, изнемогший от бега, пал  на плетень отдышаться. Судороги колют его ноги и шею иголками, смертоносная  дробь и ружейные пули. Этот человек — я, и его чувства — мои.
Все это Уитмен перечувствовал и всем этим перебывал, но, по сути, — не в повседневной истории, а в мифе — он был таким, как в двух следующих строках («Song of Myself», 24):
А еще был тем, каким ему предстояло стать в будущем, увиденном с той нашей грядущей ностальгией, которая сама вызвана к жизни этими предвосхищающими ее пророчествами («Full of Life, Now»10):
Сейчас, полный жизни, ощутимый и видимый, Я, сорокалетний, на восемьдесят третьем году этих Штатов, Человеку через столетие — через любое число  столетий от нашего времени, — Тебе, еще не рожденному, шлю эти строки, они ищут тебя Когда ты прочитаешь их, я — раньше видимый — буду невидим, Теперь это ты — ощутимый, видимый,  понимающий мои стихи — ищешь меня, Ты мечтаешь, как радостно было бы, если бы я мог  быть с тобой, стать твоим товарищем, Пусть будет так, как если бы я был с тобой. (И не будь  слишком уверен, что меня с тобой нет.)
Или («Songs of Parting»11, 4, 5):
Камерадо, это не книга. Кто прикасается к ней, дотрагивается до человека (Что сейчас — ночь? мы вместе и никого вокруг?), Это — я, и ты держишь в объятиях меня, а я обнимаю тебя, Я выпрыгиваю со страниц прямо в твои объятья —  смерть призывает меня12.
Человек по имени Уолт Уитмен был редактором «Brooklin Eagle»13 и вычитал свои главные мысли у Эмерсона, Гегеля и Вольнея; Уолт Уитмен как поэтический персонаж почерпнул их, соприкасаясь с Америкой, и обогатил воображаемыми приключениями в спальнях Нового Орлеана и на боевых полях Джорджии. Выдуманный факт может оказаться как раз самым точным. Поверье гласит, что английский король Генрих I после смерти сына ни разу не улыбнулся; пусть этот факт вымышлен, но он вполне может быть истинным как символ королевской скорби. В 1914 году распространился слух, будто немцы подвергли пыткам и искалечили бельгийских заложников; известие было, без сомнения, вымышлено, но достигло цели, вобрав в себя весь беспредельный и темный ужас перед вражеским вторжением. Еще простительней случаи, когда ту или иную доктрину возводят к жизненному опыту, а не к составу библиотеки или конспекту лекции. В 1874 году Ницше посмеялся над пифагорейским тезисом о цикличности истории («Vom Nutzen und Nachteil der Historic»14, 2); в 1881-м, на одной из тропинок в Сильвапланских лесах, он вдруг взял и сформуливал этот тезис («Esse Homo»15, 9). Глупо на полицейский манер толковать о плагиате; Ницше, спроси мы его самого ответил бы: важно, как идея преобразилась в нас, а не просто, что она пришла в голову16. Одно дело — отвлеченное предположение о божественном всеединстве; другое — вихрь, подхвативший арабских пастухов и перенесший их в гущу битвы, которая не имеет конца и простирается от Аквитании до Ганга. Задачей Уитмена было представить вживе образцового демократа, а вовсе не сформулировать теорию.
Со времен Горация, в платоновском или пифагорейском духе предвосхитившего свое лреображение на небесах, в литературу вошла классическая тема бессмертия поэта. Прибегают к ней чаще всего из чистого тщеславия («Not marble, not the guilded monuments»17), если не ради подкупа или в жажде мести; Уитмен же на свой лад и безо всяких посредников соприкасается с каждым будущим читателем. Он как бы встает на его место и от его имени обращается к собеседнику, Уитмену («Salut au monde»18, З):
Что ты слышишь, Уолт Уитмен?
Тем самым он переживает себя в образе вечного Уитмена, образе друга, который был старым американским поэтом XIX века и вместе с тем — легендой о нем, и каждым из нас, и самим счастьем. Гигантской, почти нечеловеческой была взятая им на себя задача, но не меньшей оказалась и победа.
1. Это различие признают Генри Сейдел Кэнби («Уолт Уитмена 1943) и Марк Ван-Дорен в предисловии к антологии, опубликованной издательством «Викинг» (1945). Больше, по моим сведениям, никто.
2. «Дух, зодчий этой сцены» (англ.).
3. «Рожденный на Поманоке» (англ.).
4. «Год метеоров» (англ.).
5. «Тяга к дому» (англ.).
6. Полное собрание сочинений (англ.).
7. «Песнь о себе» (англ.; перевод К.Чуковского).
8. «Я и одно, и оба разом» («Звезда единства») (нем.).
9. «На бруклинском перевозе» (англ.; перевод В. Левика).
10. «Сейчас, полный жизни» (англ.; перевод А. Старостина).
11. «Песни расставания» (англ.; перевод Э. Шустера).
12. Механизм подобных обращении непрост. Нас волнует то, что поэт взволнован, предвидя наше будущее волнение. Ср. строки Флекера, обращенные к поэту, который прочтет его через тысячу лет:
О friend unseen, unborn, unknown, Student of our sweet English tongue Read out my words at night, alone: I was a poet, I was young.
(Уча язык наш, мой далекий друг, из грядущей темноты вглядись, потомок, в эти строки: я был поэт и юн, как ты).
13. «Бруклинский орел» (англ.).
14. «О пользе и вреде истории» (нем.).
15. «Се — Человек» (лат.).
16. Точно так же стоит отличать саму идею и веру, будто наиболее серьезные нападки на ту или иную философскую доктрину обычно Уже предвосхищены там, где она и сформулирована. Платон в «Парвяиде» предвидит аргумент о третьем, который позднее выдвинет против него Аристотель; Беркли («Dialogues», 3) - собственное опровержение Юмом.
Кто бы ты ни был, я боюсь, ты идешь по пути сновидений, И все, в чем ты крепко уверен, уйдет у тебя из-под ног и под руками растает, Даже сейчас, в этот миг, и обличье твое, и твой дом, и одежда твоя, и слова, и дела, и тревоги, и веселья твои, и безумства – все ниспадает с тебя, И тело твое, и душа отныне встают предо мною, Ты предо мною стоишь в стороне от работы, от купли-продажи, от фермы твоей и от лавки, от того, что ты ешь, что ты пьешь, как ты мучаешься и как умираешь. Кто бы ты ни был, я руку тебе на плечо возлагаю, чтобы ты стал моей песней, И я тихо шепчу тебе на ухо: «Многих женщин и многих мужчин я любил, но тебя я люблю больше всех».
Долго я мешкал вдали от тебя, долго я был как немой, Мне бы давно поспешить к тебе, Мне бы только о тебе и твердить, тебя одного воспевать. Я покину все, я пойду и создам гимны тебе, Никто не понял тебя, я один понимаю тебя, Никто не был справедлив к тебе, ты и сам не был справедлив к себе, Все находили изъяны в тебе, я один не вижу изъянов в тебе, Все требовали от тебя послушания, я один не требую его от тебя. Дальше...Я один не ставлю над тобою ни господина, ни бога: над тобою лишь тот, кто таится в тебе самом. Живописцы писали кишащие толпы людей и меж ними одного – посредине, И одна только голова была в золотом ореоле, Я же пишу мириады голов, и все до одной в золотых ореолах, От руки моей льется сиянье, от мужских и от женских голов вечно исходит оно. Сколько песен я мог бы пропеть о твоих величавых и славных делах, Как ты велик, ты не знаешь и сам, проспал ты себя самого, Как будто веки твои опущены были всю жизнь, И все, что ты делал, для тебя обернулось насмешкой. (Твои барыши, и молитвы, и знанья – чем обернулись они?)
Но посмешище это – не ты, Там, в глубине, под спудом затаился ты, настоящий. И я вижу тебя там, где никто не увидит тебя, Пусть молчанье, и ночь, и привычные будни, и конторка, и дерзкий твой взгляд скрывают тебя от других и от самого себя,– от меня они не скроют тебя, Бритые щеки, нечистая кожа, бегающий, уклончивый взгляд пусть с толку сбивают других – но меня не собьют, Пошлый наряд, безобразную позу, и пьянство, и жадность, и раннюю смерть – я все отметаю прочь. Ни у кого нет таких дарований, которых бы не было и у тебя, Ни такой красоты, ни такой доброты, какие есть у тебя, Ни дерзанья такого, ни терпенья такого, какие есть у тебя И какие других наслаждения ждут, такие же ждут и тебя. Никому ничего я не дам, если столько же не дам и тебе, Никого, даже бога, я песней моей не прославлю, пока не прославлю тебя.
Кто бы ты ни был! иди напролом и требуй! Эта пышность Востока и Запада – безделица рядом с тобой, Эти равнины безмерные и эти реки безбрежные – безмерен, безбрежен и ты, как они, Эти неистовства, бури, стихии, иллюзии смерти – ты тот, кто над ними владыка, Ты по праву владыка над природой, над болью, над страстью, над каждой стихией, над смертью. Путы спадают с лодыжек твоих, и ты видишь, что все хорошо, Стар или молод, мужчина или женщина, грубый, отверженный, низкий, твое основное и главное громко провозглашает себя, Через рожденье и жизнь, через смерть и могилу, – все тут есть, ничего не забыто! Через гнев, утраты, честолюбье, невежество, скуку твое Я пробивает свой путь.
Уолт Уитмен, из сборника "Листья травы"
«TO YOU»
WHOEVER you are, I fear you are walking the walks of dreams, I fear these supposed realities are to melt from under your feet and hands; Even now, your features, joys, speech, house, trade, manners, troubles, follies, costume, crimes, dissipate away from you, Your true Soul and Body appear before me, They stand forth out of affairs—out of commerce, shops, law, science, work, forms, clothes, the house, medicine, print, buying, selling, eating, drinking, suffering, dying.
Whoever you are, now I place my hand upon you, that you be my poem; I whisper with my lips close to your ear, I have loved many women and men, but I love none better than you.
O I have been dilatory and dumb; I should have made my way straight to you long ago; I should have blabb’d nothing but you, I should have chanted nothing but you.
I will leave all, and come and make the hymns of you; None have understood you, but I understand you; None have done justice to you—you have not done justice to yourself; None but have found you imperfect—I only find no imperfection in you; None but would subordinate you—I only am he who will never consent to subordinate you; More...I only am he who places over you no master, owner, better, God, beyond what waits intrinsically in yourself.
Painters have painted their swarming groups, and the centre figure of all; From the head of the centre figure spreading a nimbus of gold-color’d light; But I paint myriads of heads, but paint no head without its nimbus of gold-color’d light; From my hand, from the brain of every man and woman it streams, effulgently flowing forever.
O I could sing such grandeurs and glories about you! You have not known what you are—you have slumber’d upon yourself all your life; Your eye-lids have been the same as closed most of the time; What you have done returns already in mockeries; (Your thrift, knowledge, prayers, if they do not return in mockeries, what is their return?)
The mockeries are not you; Underneath them, and within them, I see you lurk; I pursue you where none else has pursued you; Silence, the desk, the flippant expression, the night, the accustom’d routine, if these conceal you from others, or from yourself, they do not conceal you from me; The shaved face, the unsteady eye, the impure complexion, if these balk others, they do not balk me, The pert apparel, the deform’d attitude, drunkenness, greed, premature death, all these I part aside.
There is no endowment in man or woman that is not tallied in you; There is no virtue, no beauty, in man or woman, but as good is in you; No pluck, no endurance in others, but as good is in you; No pleasure waiting for others, but an equal pleasure waits for you.
As for me, I give nothing to any one, except I give the like carefully to you; I sing the songs of the glory of none, not God, sooner than I sing the songs of the glory of you.
Whoever you are! claim your own at any hazard! These shows of the east and west are tame, compared to you; These immense meadows—these interminable rivers—you are immense and interminable as they; These furies, elements, storms, motions of Nature, throes of apparent dissolution—you are he or she who is master or mistress over them, Master or mistress in your own right over Nature, elements, pain, passion, dissolution.
The hopples fall from your ankles—you find an unfailing sufficiency; Old or young, male or female, rude, low, rejected by the rest, whatever you are promulges itself; Through birth, life, death, burial, the means are provided, nothing is scanted; Through angers, losses, ambition, ignorance, ennui, what you are picks its way.
Автор статьи:gutta_honey По многочисленным просьбам на тему, что делать, если ты «шизоид».
Собственно, ничего особенного и не надо делать, если жизнь ваша течет успешно, и вы всем удовлетворены. В вопросах расстройства личности первостепенную роль играют не сами черты, а как эти черты взаимодействуют с внешним миром. Шизоиды - довольно разнородная группа, и степень их характерологических особенностей довольно сильно разнится. Некоторые из них проявляют свои черты только при ближайшем знакомстве, а во всем остальном совершенно обычные люди, другие же видны довольно отчетливо, "издалека". Часто люди сторонятся этой группы, потому что не чувствуют с ними нужного уровня эмоционального контакта или же их идеи и взгляды слишком далеки от уровня ассоциаций и культурного багажа среднего человека. Сразу возникают замечания типа "в здоровую голову это не придет", далее люди начинают воображать по мере их испорченности и опыта просмотра блокбастеров.
Читать дальше...На самом деле, шизоиды вообще довольно редко бывают реально агрессивными. Есть несколько особенностей их личности, которые выглялят агрессивными, хотя первоначального такого намерения не было.
Как каждая черта и направленность личности, шизоид может быть почти ничем не отличающимся от общей массы населения. Несколько ярче и необычнее внутренний мир. Далее у разных людей по линии шизоидности внтуренний мир может становиться все более ярким и необычным, вплоть до странного и вычурного. И если для легких характерологических черт "богатство внутреннего мира" это изюминка, которая привлекает истинных ценителей, то на другом конце "шизоидной прямой" такое внутреннее содержание уже начинает отталкивать и пугать.
Всех шизоидов условно можно разделить на две большие группы - экстравертированных и интравертированных. Да, интравертированный шизоид, это самая что ни на есть "классическая классика". Тот самый ганнушевский римский дом "простой с наружи и сказочно богатый внутри". Такому человеку совершенно нет никакой потребности рассказывать, что у него там происходит. Он живет за закрытыми дверями в своей личности и счастлив. Довольно значительная часть шизоидов, особенно, у кого черты не слишком сильно выражены, могут демонстрировать свои богатства и использовать их на пользу социуму. Реальная польза тут, как совпадут потребности общества и внутренний мир шизоида. Если совпадут, то он может снискать славу, если не совпадут, то будет в глазах окружающих "сумасшедшим ученым, художником, поэтом или общественным деятелем". Так как у шизоида не так чтобы очень сильная потребность быть принятым в обществе (она есть, но не так выражена), он может продолжать выражать свой внтуренний мир до тех пор, пока кто-то это не оценит и не поймет. Иногда это бывает даже после смерти. Со стороны эта настойчивость выглядит, как настырность и даже агрессивность. Никому ж не надо, а он все пишет/рисует/создает теории и строит машину времени. Прям как назло! Но на самом деле, как говорилось тоже классиками, шизоиды идут под марш своего барабана, который не слышен другим людям.
Экстравертированные шизоиды представляют собой несколько другую картину. Мир у них тоже богатый и разнообразный, и они постоянно его выплескивают на окружающих. Вопрос выплескивания довольно слабо регулируется, потому что у шизоидов слабо развито понимание социальных связей и взаимодействий. Он несовсем регулирует, когда внутреннего мира становится слишком много. На самом деле, это попытка построить связи с окружающими. Однако людей это пугает и они сторонятся шизоида, ибо поведение расценивается как агрессивное. По сути, оно так и есть, потому что такие шизоиды залазят в границы других без спросу, и опять из-за своего личного барабана могут делать это настырно и с завидным постоянством. Но идеи нанести вред на самом деле нет.
Совсем не нужно общество только очень ярко выраженным шизоидам. Всем остальным оно в разной степени нужно, но не у всех есть на то ресурсы. Конечно, шизоид малознакомых людей может пугать и настораживать, однако если у людей есть возможность узнать что к чему, и что на самом деле шизоид не вынашивает планов завладеть миром, отношения складываются очень яркие и обогащающие. Но вот этот порог первой встречи шизоиду бывает довольно трудно переступить.
Кроме того, людям свойственно приписывать шизоидам много не относящегося к ним. Например, девушка познакомилась с парнем, у которого удивительный и потрясающий внутренний мир, и она додумывает, что этот самый мч должен быть потрясающим в романтической любви и воспитании детей. Однако она не встречает того самого напора чувств. Ну вот плохо у шизоидов с этой частью. Они могут умирать от трепета над какой-нибудь шестерёнкой в их строящейся машине и просто принимать любимую как объект обстановки. Опять же, ничего личного и злобного.
Дело в том, что все, что от окружающего мира и среды может вызывать сильные чувства, для шизоида часто рассматривается, как угроза. Опыт детства, когда у тебя есть чувства, а ты их неумело применяешь и получаешь за это тумаков. Поэтому тут шизоид часто партнера в той или иной степени опредмечивает. Вот с предметом без чувств можно жить, и понятно, что с ним делать. Как с любимой шестеренкой. Ему может очень нравиться девушка, но ему легче не иметь с ней прямых эмоциональных связей, а иметь концепцию отношений. Это девушкам не нравится.
Что касается концепции отношений, то тут шизоиды также часто пугают народ. Ну какая концепция отношений с девушками? Секс ,конечно. Вам нравится девушка, и понятно, что это в итоге все сводится к тому самому. Учитывая, что это совсем не обходительный "пикапер", то бывает, что шизоид, особенно экстравертированнный, может подойти к даме, как поручик Ржевский и поинтересоваться: "А нельзя ли вам, мадам, впендюрить?" Интравертированный может довольно долго молча и настырно преследовать понравившуюся девушку, ничего ей не объясняя.
Вообще, сексу в жизни шизоида придается большое значение. Это очень эмоциональная часть жизни любого человека, и она довольно сильно завораживает шизоида. Это может быть полное отрицание сексуальности как разрушающей силы для личности, либо, наоборот, слишком пристальное внимание, что выливается в разные своеобразые формы деятельности в искусстве, к примеру.
На разных девушек это производит разное действие. Кто-то это даже считает милым, но, в итоге, далеко не всех устраивают довольно холодные отношения с ней. Сам шизоид ничего такого предрассудительного в их отношениях не замечает. Это для него очень комфортно. Он тоже может трястись над девушкой, как над шестеренкой, но девушки обычно не очень любят когда их рассматривают как неодушевленный предмет. Уход дамы сердца с вопрошениями, от чего ты такой бесчувственный подонок, их обескураживает.
Даже если шизоид довольно сильно старается создать связь, и даже распознал, как любимый человек "работает" (для них область человеческих отношений оценивается как технология), для многих их чувства кажутся ненастоящими, поддельными и слишком неглубокими. Все-таки для людей важно иногда действовать в общем эмоциональном поле и чувствовать малейшие движения души партнера.
Вообще, на самом деле, "экстравертированность шизоида" является так называемым "аутизмом наоборот". У шизоида есть аутистические черты, хотя это не аутизм в полном смысле слова. Этот самый аутизм может довольно сильно влиять на установление отношений с окружающим мире. Все то, что лично и не принято в обсуждении в обществе, а только с близкими людьми, может быть поднято шизоидом в обсуждении в совершенно неподходящем месте и времени. Вопросы конечных стадий пищеварения и личные переживания по поводу этого не очень идут на официальных встречах, даже если просто для "разрядить обстановку".
Самовыражение, в том числе шокирующее и очень странное, может быть формой общения с миром. Это то, на что люди сильно реагируют, и в их глазах шизоид может приобретать значение. На самом деле, шизоиду не всегда важно, что именно о нем говорят по поводу самовыражения. Он привык, что часть его концепций никогда не воспринималась, и не оценивает некоторые вещи как отрицательные. Например, показать голую задницу в общественном месте для него ничего постыдного не несет. Это имеет совсем другой смысл, и он, по понятным причинам (разница в значениях символов и метафор) не доступен для "серой толпы". Он действительно, как правило, в интеллектуальном плане выше, чем средняя толпа, потому как проводит больше времени за изучением разных концепций и сложных теорий, часто создает свои теории, которые могут быть очень своеобразны, абстрактны и удалены от общепринятого смысла.
Именно по этой причине для шизоида настоящий клад партнер - довольно простая дама (мужчины все-таки такие не так часто встречаются), которая додумывает в силу своей истероидной натуры эмоции, и восхищена его необычностью и яркостью. Она беззаветно посвящает ему жизнь, и по-настоящему счастлива. Другой вариант - другой шизоид противоположенного пола. Они друг друга опредмечивают, и не видят в этом никакого оскорбления. Их миры существуют в режиме параллельных вселенных, между которыми установлены крепкие дипломатические отношения.
Учитывая, что действительно важные события могут вызвать чрезмерную эмоциональную реакцию, с которой шизоид может не справиться, он на них не реагирует. А вот на свои внутренние реакции по поводу самого себя - это да. Умерла любимая бабушка, это ужасно. А как же блинчики по субботам. Ведь никто больше не испечет таких. Кажется, что это эгоизм, но на самом деле, это способ безболезненно переварить смерть любимого человека. Это неподготовленному человеку довольно сложно понять.
В целом, при желании, шизоид вполне может обучиться поведению в обществе таким образом, чтобы общество не чувствовало его чуждость. Это довольно полезно, потому что шизоиду становится легче донести свои необычные идеи до простого человека, объяснить их на доступном языке. А они часто бывают действительно ценными для социума. Хоть многие считают, что такая практика вливания в общество разрушает особый мир шизоида, это совсем не так. Он просто кажется менее странным изгоем и сливается в поведении с другими людьми. Но там, внутри все тот же мир.
* * * Цыганский табор осени разбросан Между домами. Неопрятна осень, Но грандиозна, ветрена, пестра. И с осенью нет никакого сладу – Листва деревьев пляшет до упаду, Горят костры посереди двора.
Я восхищаюсь этим понапрасну. Я с каждым из деревьев этих гасну. Вот лист, что закружился по двору, Свалился, об окно мое ударясь. Цыганская взлохмаченная старость, Раскачиваясь, плачет на ветру.
Да, осень пляшет, и поет, и плачет...Да, осень пляшет, и поет, и плачет, И, кажется, переполох весь начат Лишь для того, чтоб я мое житье Измерил этой лавой листопада. Но как ни мерь – а жизнь длиннее взгляда, Стремящегося охватить ее.
Как заключенный в камере тюремной Под камнем пола роет ход подземный, Чтоб выбраться на волю из тюрьмы, – Так в памяти я котловины рою, Чтоб выломать из многолетней тьмы Обломок дня, утерянного мною.
Есть где-то настоящее, и это – Веселием сверкающее лето, А будущее там – в полях весны, Но осень – это прошлое, и людям Оно нужней. О нем мы не забудем, Зимой небытия занесены.
Как будто еду в поезде я скором, И осень мне махнула семафором, И дал мой поезд резко задний ход, И содрогнулись все мои вагоны, Пошли они во дни катиться оны, И весь мой поезд в прошлое идет.
Я с поездом моим куда-то двинусь По направленью в юность и невинность, Где ждут меня на полустанке том, И, к старому знакомцу благосклонны, Ко мне из детства нависая, клены Расскажут миф о веке золотом.
А там и жизнь была совсем иная, Там комната в квартире проходная, Там очередь за хлебом поутру, Там, тапочки надев на босу ногу, Пускаясь в ежедневную дорогу, Пенал и книги я с собой беру.
От школьной парты, школьного урока До осени цыганской так далёко! Разрозненные времени куски Барахтаются в памяти, как в дыме, Толпятся государства между ними, И океаны, и материки!
Он уплывает, этот полустанок, И клен, и дом, и несколько полянок, – И вот уже, огнями залита, Мерещится вечерняя столица. И я не знаю – эта жизнь мне снится, Или когда-то мне приснилась та.
Последние октябрьские недели. Деревьев закружились карусели. А где-то там, за тридевять земель, За тем холмом, где свалены за годы Мои закаты и мои восходы, – Там в парке над рекою карусель.
И друг за другом в сказочной погоне Кружатся размалеванные кони И движутся по стержню вверх и вниз. Вся карусель плывет под звуки вальса... Еще я помню, – вальс тот назывался Немного старомодно: вальс-каприз.
И красный конь, по воздуху гарцуя, Навстречу вырывается! И сбруя Железками позвякивает блях, И, как бывает среди сна ночного, Конь снова появляется и снова Куда-то пропадает второпях.
Болтаются, позвякивая, бляхи, И мальчик на коне взлетает в страхе, За гриву уцепился он рукой. Сегодня ветра музыкальный ящик, Оркестр ветвей поющих и скрипящих Вернули мне тот полдень над рекой.
И кажется – в одном порыве страшном Сегодняшнее обнялось с тогдашним, Кленовый лист, что над окном повис, Колотится о стекла с перепугу, А красный конь, летающий по кругу, Скользит то вверх, то вниз – то вверх, то вниз...
Этот листик был с Востока В сад мой скромный занесен, И для видящего ока Тайный смысл являет он. Существо ли здесь живое Разделилось пополам? Иль, напротив, сразу двое Предстают в единстве нам? И загадку и сомненья Разрешит мой стих один; Перечти мои творенья, Сам я — двойственно един.
Перевод Вильгельма Левика
«Ginkgo biloba»
Dieses Baums Blatt, der von Osten Meinem Gatten anvertraut, Gibt geheimen Sinn zu kosten, Wie's den Wissenden erbaut.
Ist es ein lebendig Wesen, Das sich in sich selbst getrennt? Sind es zwei, die sich erlesen, Daß man sie als eines kennt?
Solche Frage zu erwidern, Fand ich wohl den rechten Sinn; Fühlst du nicht an meinen Liedern, Daß ich eins und doppelt bin?
Копия оригинала стихотворения Гете с листьями гинкго, наклеенными на него самим Гете. Оригинал находится в Музее Гете в Дюссельдорфе
Дерево гинкго
Читать дальше...Единое воплощается во множественности, а множественность – в едином. Гинкго является символом бессмертия, долголетия и верности. Корейские молодожёны иногда разделяют лист гинкго пополам, и каждый хранит свою половинку. В Китае плод этого дерева называется иншин, в Корее - ынхен, в Японии - гинкго. Означает это - "серебряный абрикос". Небольшие жёлтые плоды гинкго действительно покрыты серебристым налётом, что делает их гроздья похожими на созвездия. [Об этом уникальном растении - здесь]
«Гинкго билоба» Гёте посвятил своей музе, Марианне фон Виллемер, и потому немцы называют гинкго "деревом Гёте". [Подробнее об истории стихотворения]
И это же дерево вдохновило немецкого композитора Эдди Ф. Мюллера на создание музыкального релакс-проекта «Ginkgo Garden», где звучат стихотворения на японском языке, отрывки из Библии, саксофонные зарисовки.
Стоп-стоп. Нет, сначала загрузите музыку. Загрузили? А теперь начинайте читать.
«Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя. Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по нёбу, чтобы на третьем толкнуться о зубы. Ло. Ли. Та. Она была Ло, просто Ло, по утрам, ростом в пять футов (без двух вершков и в одном носке). Она была Лола в длинных штанах. Она была Долли в школе. Она была Долорес на пунктире бланков. Но в моих объятьях она была всегда: Лолита».
Люблю эту книгу. Смотрю экранизацию на немецком, но так так немецкого перевода у меня нет, пусть будет импровизация...импровизация:
Lolita, das Licht meines Lebens, das Feuer meiner Lenden. Meine Sünde, meine Seele. Lo-lee-ta: die Zungenspitze macht drei Sprünge den Gaumen hinab und tippt bei Drei gegen die Zähne. Lo. Lee. Ta. Sie war Lo, einfach nur Lo, am Morgen, das Wachstum in der fünf Fuß (ohne zwei Zoll und in einer Socke). Sie war Lola in Hosen. Sie war Dolly in der Schule. Sie war Dolores auf amtlichen Formularen. Aber in meinen Armen war sie immer: Lolita.
Перевод[Скар:] Вам лишь бы набить чем-то брюхо Нет у вас в головах ничего Пусть будет остро ваше ухо Ведь прайд - он важнее всего
Вы вряд ли серьезней задачи Встречали на вашем веку О троне тут речь, это значит Всем вам следует быть начеку
Шанс такой только раз выпадает Нас сегодня сенсация ждет Светла без примера Грядущая эра
[Шензи:] А нам что за дело? [Скар:] Ты б молча сидела!
При этом раскладе Не будет в накладе Ни один, кто со мною пойдет Нужно лапу на пульсе держать Будем ждать!
[Банзай:] Да, будем ждать! Ха-ха, мы будем ждать! Мм.. Чего? [Скар:] Когда умрет наш король [Банзай:] Он заболел? [Скар:] Нет, мы его убьем. И Симбу тоже. [Шензи:] Чудная идея! Зачем нам король? [Шензи и потом Банзай:] Долой короля! Ля-Ля-Ля-Ля-Ля-Ля! [Скар:] Идиоты! У вас будет король! [Банзай:] Эй, ты сказал... [Скар:] Я стану королем! Будьте со мной И вы навсегда забудете о голоде!
[Шензи и Банзай:] Ура! Да здравствует король! [Все гиены:] Да здравствует король! Да здравствует король!
Клянемся, пока все мы живы Своего короля обожать
[Скар:] Победа близка и должны вы Во всем мне теперь помогать
Грядущее вас успокоит Ждет вас и меня благодать А вот без меня вам не стоит Ни счастья, ни сытости ждать!
Так готовьтесь к большим переменам Этот путь ни на чей не похож (Ууу... Ла! Ла! Ла!) Пришлось потрудиться (Всё жратва) Чтоб трона добиться (Всё жратва) Мой ум и коварство (Я сам раб) Подарят мне царство (Ты наш раб)
И нету сомненья (Аааа...) Что все населенье (...aaa...) Поймет, до чего я хорош (...aaa!) Всех врагов мы должны побеждать! (У-у-у-у-у-у-у) Будем ждать!
[Все:] Всех врагов мы должны побеждать! Будем ждать!
Если вы - мистик, то...● Если вы - мистик, то вы, например, безусловный сторонник эвтаназии (я так думаю).
● Если вы - мистик, то у вас, я думаю, нет необходимости посещать какую-либо из церквей этого мира.
● Если вы - мистик, то безусловно ЗНАЕТЕ (не верите, а именно знаете), что реинкарнация это не только реальность, но и один из основных Законов этой Вселенной.
● Если вы - мистик, то у вас нет сомнений в том, что сон - это "маленькая смерть", и что пребывание в пространстве сна - это параллельная и вполне полноценная (и очень значимая) жизнь каждого из нас. Каждый раз, засыпая, человек попадает в "иные" более "тонкие" миры, не зависимо от своего дневного сознания. Психоэнергетически сон отличается от состояния смерти только тем, что во время сна не рвется "серебряная нить". То есть не теряется связь с физическим телом. ... кроме того этот опыт не для нашего дневного сознания, напрямую связанного с мозгом, а мозг это атрибут физического тела, при всей его многосложности и многофункциональности.
Человек предполагает, мистик - знает
● Если вы - мистик, то, конечно, понимаете, что после смерти физического тела ваше "Я" продолжает свое существование и осознает себя. И ваш ум (и не только ум) откликаются на текст "Тибетской книги мертвых". И вы знаете, что книги Раймонда Моуди описывают реальный мистический (другими словами - трансперсональный) опыт конкретных людей.
● Если вы - мистик, то для вас абсолютно невозможны никакие опыты с любыми искусственными или органическими препаратами (наркотики или какие-нибудь там грибы под соусом "Кастанеда"), вы понимаете, что это никакое не расширение сознания, а тупиковый путь в никуда. Это не приобретение знания, а разрушение Личности. Вы знаете, что для приобретения мистического опыта или мистического знания, гораздо полезнее не забывать умываться, чистить зубы и мыть за собой посуду, например. Любое осознанное действие, которое не направлено на разрушение - основа подлинного мистического сознания.
● Если вы - мистик, то вы понимаете (и чувствуете), что подлинное искусство - это всегда мистический опыт, и вы не можете не любить ту же музыку, хорошую музыку. Воспринимая искусство - мы приобретаем еще и мистический опыт. Опыт мистического сознания.
Содержание Вступление Юнг и другие Мистериальная традиция в европейской литературе ХХ века Ключевые сюжеты мистериальной традиции европейской литературы ХХ века «Игра в бисер» Германа Гессе «Улисс» Джеймса Джойса «Маятник Фуко» Умберто Эко «Последняя любовь в Константинополе» Милорада Павича
Мистериальная традиция в текстах Джона Фаулза: Мир гностика в романе «Коллекционер» Поиски себя в повести «Башня из черного дерева» Элект и его становление в романе «Маг»
Другие работы: Алхимик Андерсен Стихийная алхимия путешествий. «Случай с Саламандрой» Игоря Сида Пол Бога Ирэн Цезарь: возвращение Великой Богини Гностические мотивы в современной русской литературе
Клод-Анри Роке - «Брейгель, или мастерская сновидений»
Дальше...О жизни великого нидерландского художника Питера Брейгеля Старшего сохранилось всего несколько документальных свидетельств. Вообразить эту жизнь можно лишь благодаря "внутренней биографии" Брейгеля, заключенной в его картинах и рисунках. Вникая в эту "внутреннюю биографию" и помещая ее в исторический контекст, французский писатель и историк искусства Клод-Анри Роке с визионерской проницательностью воссоздает - вплоть до тончайших душевных движений - внутренний мир Брейгеля и - вплоть до мельчайших обыденных деталей - декорации того мира, в котором жил и творил художник. Текст сопровождается иллюстрациями, в том числе полным корпусом живописных произведений Брейгеля.
«У вас есть зеркала? Конечно, есть. Немедленно проверьте, насколько они чистые. И если обнаружите, что на зеркальной поверхности есть пыль, грязь или что-то "нечистое", незамедлительно протрите зеркало, "до блеска". Не откладывайте эту процедуру, пожалуйста. И после процедуры очищения внимательно всмотритесь в свое отражение. Улыбнитесь. Позвольте вашим зеркалам "впитать" ваше лицо, ваши глаза, ваше тело. Незамедлительно».